Прежде, чем умереть
Шрифт:
Хозяйка, всё ещё крепко зажимающая рот ладонями, судорожно закивала и попятилась внутрь дома.
— Присаживайтесь, — указал я на кресло в центре небедно обставленной залы, опустился в такое же напротив и прислонил ВСС к подлокотнику. — Сожалею, что Пётр ушёл, не успев нас представить. Меня зовут Коллекционер, можно просто Кол, я убиваю людей за деньги, иногда даром. А вас как зовут, чем занимаетесь?
— Умоляю, не трогайте девочек.
Вот зачем это? Мы же мило беседовали, я был вежлив, задавал
— Как. Зовут.
— Люба, Любовь, Клещук, Любовь Сергеевна Клещук, — затараторила мамашка. — А занимаюсь... За домом присматриваю, за детьми, стирка, готовка, ну знаете... — ощерилась она нервно и зажала сложенные ладони коленями.
— Любовь, значит... Красиво, романтично. А дочек?
— Татьяна и Вероника, пять и три года, да, — подалась она вперёд, блестя влажными глазами и комкая подол халата. — Они ни в чём не виноваты, умоляю вас...
— А Виктор?
— Виктор? Что Виктор?
— Почему не спрашиваете, как он? Вы так перепугались, когда услышали про беду на кордоне, а теперь даже не поинтересуетесь.
— Да, — постаралась Люба взять себя в руки, откашлялась и смахнула слёзы. — Что с Виктором?
— Он в полном порядке, несёт службу. Рады за него?
— Да. Да, конечно. Спасибо.
— Ну что вы, мне не сложно. О нём не стоит волноваться. Виктор из той породы людей, которым всё нипочём. Что бы они ни вытворяли, как бы ни бесчинствовали — никаких последствий. Для них, лично. Чего не скажешь об окружающих.
— Нет, пожалуйста... Пожалуйста, — снова покинуло Любу самообладание, она бухнулась на колени и попыталась схватить меня за ноги, от чего я уберёгся лишь вынув пистолет.
— На место.
— Только не девочек, умоляю вас, — с трудом поднялась она с пола на дрожащих ногах и упала в кресло. — Они же совсем маленькие.
— Но я не могу уйти просто так, вы же понимаете.
— Тогда... — всхлипнула Люба и сглотнула подкативший к горлу ком. — Тогда его. Заберите его. Господи... Я не знаю, что вы не поделили, но дети здесь ни при чём.
— Просите убить Виктора?
— Да, — подняла она потупленные глаза и повторила уже более уверенно: — Да, прошу.
— Хм... Во сколько он возвращается?
— В десять, обычно.
— Уже недолго, — сверился я с часами. — Извините меня за бестактность, даже не подумал предложить. А может вы сами хотите...?
Заплаканное Любино лицо, и без того бледное, сделалось почти серым, мнущие халат руки замерли с побелевшими костяшками.
— Да расслабьтесь, — поспешил я разрядить атмосферу. — Шучу. Налить вам чего-нибудь. Вы слишком напряжены, это вредно для здоровья.
— Там, — указала Люба в сторону серванта. — В графине.
Я встал и отошёл за бухлом, наблюдая в отражение застеклённых створок, как милашка пялится на ВСС.
— Коньяк?! — нюхнул я, вынув пробку. —
— Да. Мужу нравится дорогой алкоголь.
— Я заметил. Прошу, — отправился один из двух наполненных стаканов в трясущиеся пальцы, и звякнул, столкнувшись с моим. — За искренние чувства. Ведь без них жизнь стала бы совсем серой. Ну, пейте.
Люба поднесла стакан ко рту, зубы отстучали по хрусталю частую дробь, и янтарная жидкость отправилась в горло.
— Какая милая вещица, — хлебнул я следом и взял возле камина затейливо выкованную увесистую кочергу. — Простите за каламбур, Люба, но... Вы любите своего мужа?
— Да, — ответила она, утерев нос.
— Но любите меньше, чем детей. Так ведь?
— Как и каждая мать.
— А себя? Насколько, по этой трёхбалльной шкале, вы любите себя?
— Я... Я не понимаю.
— Это же очень просто. Дети — три балла. Осталось распределить один и два между вами с Виктором. Ну?
— Разве так можно?
— Почему нет?
— Любовь нельзя мерить баллами.
— И всё же, вы не предложили себя в качестве отступного, а предложили Виктора. По моему опыту обычно предлагают наименее ценное из возможного.
В простимулированном алкоголем мозгу Любы что-то щёлкнуло. Она поставила пустой стакан, поднялась и потянула завязанный бантом пояс. Халат распахнулся и чуть тронутый обретшими твёрдость руками, опустился на пол, скользя по красивой груди и крутым бёдрам.
— А эти отступные сгодятся? — перешагнула Любовь через сброшенную одежду и подошла вплотную ко мне.
Её запах — терпкий, с нотками полыни — защекотал ноздри.
— Девять пятьдесят восемь, — взглянул я на часы. — Так меня ещё никто не оскорблял.
— Пожалуйста, — вцепились её пальцы в разгрузку, тёплое трепещущее тело прижалось к бездушному нейлону. — Если иначе нельзя... пусть он не мучается.
— Этого обещать не могу, — провёл я кочергой по нежной шее. — Но буду стараться. Надеюсь, — приподнял я Любин подбородок, чтобы наши полные страсти взгляды слились воедино, — что и ты постараешься. Ради своих детей. В прихожую, живо.
Давно заметил, что пунктуальность — неотъемлемое качество закоренелых негодяев. Они будто бы так сильно стремятся испортить жизнь всем вокруг, что не желают ни на минуту выбиваться из своего плотного графика. Витя не был исключением.
Наша группа торжественной встречи заняла позиции: Люба — напротив двери, с трудом сдерживающая переполняющие её чувства; я — слева от двери, разминающий плечо перед ответственным ударом.
И вот застучали подошвы по ступеням, лязгнул ключ в замочной скважине, скрипнули петли, хрустнули зубы. Первый удар лёг Виктору аккурат под нос и раздробил верхнюю челюсть. Витюня крякнул и пополз вниз, цепляясь руками за стену.