Презумпция невиновности

Туроу Скотт

– Разве вам не известно, что в наших местах это выражение считается приятельским приветствием?

Народ на скамьях зашелся от восторга. Улюлюканье, бурные аплодисменты, поднятые в знак солидарности с черным кулаки.

Когда шум утих, Ларрен объявил решение: обвинение в нанесении побоев задержанному, выдвинутое против полицейского, не подтверждается.

– Самое интересное, – сказал Кеннили, – что Манос, стоявший перед судьей с фуражкой в руках, вдруг говорит, как напроказивший школьник: «Спасибо, козел ты долбаный!»

Я слышал эту историю

и от двух других людей. Оба клялись, что заключительную фразу произнес судья.

Глава 23

Каждую неделю, обычно в среду вечером, у меня звонит телефон. Я знаю, кто набрал мой номер. Я слышу в трубке, как он затягивается своей паршивой сигаретой. Мне не положено разговаривать с ним. Ему не положено разговаривать со мной. Поэтому он не называет себя.

– Как дела? – спрашивает он.

– Помаленьку.

– У вас все в порядке?

– Вроде да.

– Поганая все-таки история.

– Кому вы это говорите?

Он смеется:

– Точно, тебе это говорить не надо. Тебе что-нибудь нужно?

– Да нет, не очень. Хорошо, что ты позвонил.

– Знаю, что хорошо. Похоже, ты скоро снова вернешься в свою лавочку. Я уже пари предлагаю.

– Известное дело. Ты-то как? – спрашиваю я.

– День прошел, и слава Богу.

– Шмидт по-прежнему командует тобой?

– А куда он денется? Ну да хрен с ним.

– Что, давят на тебя?

– Эти зануды? Где сядут, там и слезут.

Но я-то знаю, как нелегко сейчас Липу. Лидия, которая тоже звонила мне раза два, говорила, что Липа отозвали из прокуратуры в управление. Шмидт засадил его за стол, велел визировать отчеты других своих подчиненных. Липу эта работа – как нож острый. И вообще он в управлении словно по канату ходит, выделывая порой такие кульбиты, что дух захватывает. Только чтобы к нему не приставали. Многие ждали, когда же он сорвется. И вот это случилось. Среди полицейских есть мнение, что Лип знал о моем преступлении и помогал мне его скрывать.

– Ну, бывай, на той неделе звякну, – всегда говорит он напоследок.

И обязательно «звякает». Наши разговоры похожи один на другой как две капли воды. В прошлом месяце, когда стало ясно, что я здорово вляпался, он предложил мне денег.

– Попал в беду, готовь монету, – пробурчал он, – я как-никак из немцев, кое-что припрятано.

– Спасибо, мне уже Барбара помогла.

– Выходит, жениться на еврейке не самое последнее дело?

– Не самое последнее, – подтвердил я.

На этой неделе я ждал очередного звонка.

– Как жизнь? – спрашивает Лип.

– Держусь.

Сразу же взяв в соседней комнате трубку параллельного телефона, Барбара слышит этот обмен репликами.

– Это меня, Барб! – кричу я ей.

Не зная о нашей договоренности, она говорит: «Привет, Лип», – и кладет трубку.

– Какие новости?

– Суд через три недели, – отвечаю я. – Теперь уже меньше осталось.

– Да, я видел в газетах.

Как ни крути,

Дэну Липранцеру придется давать показания. Мы оба знаем, что его свидетельство – серьезный аргумент не в мою пользу. Он уже ответил на вопрос Мольто на другой день после выборов, когда еще не сообразил, что к чему. В суде он скажет то же самое, хотя теперь предвидит последствия. Что сделано – то делаю, так он объясняет создавшееся положение.

– Значит, готовитесь к процессу?

– Вкалываем дай бог. Стерн просто землю роет. Другого такого адвоката нет и не будет.

– Да, многие так говорят… – Я слышу щелчок его зажигалки. – Тебе что-нибудь нужно?

– Нужно, – говорю я. Если бы он не спросил, сам бы я не затронул эту тему. Так я решил.

– Выкладывай.

– Хорошо бы разыскать этого парня, Леона Уэллса. Ну того, кто предположительно заплатил прокурору в Северном филиале. Ответчика по делу, которое ты раскопал. Его Каролина и Мольто вели, помнишь? Стерн нанял сыщика, но тот побегал, побегал и заявил, что никакого Леона Уэллса вообще не существует. Вот я и ломаю голову, где его искать. Не спрашивать же об этом Томми Мольто.

Этого частного сыщика звали Нэд Берман. Сэнди сказал, что он хороший спец, мне же так не показалось. Я дал ему копии нескольких листов судебного дела, но через три дня он пришел и сказал, что ничего сделать не может. Там, в Северном филиале, сказал он, сам черт ногу сломит. Не разберешь, кто кому чем обязан.

Липранцер замолкает, задумывается. Я его понимаю. Если в управлении узнают, что он помогал мне строить защиту, его уволят. Тогда насмарку его пятнадцатилетняя служба и прощай пенсия.

– Я не стал бы просить тебя, правда, не стал бы, если б не был уверен в том, что тут какая-то собака зарыта.

– Считаешь, Мольто замешан?

По его тону я понял, что он подумал: ну, парень, ты через край хватил.

– Что тебе сказать? Считаю, что это не исключено. Попади нам в руки этот материал, у него был бы бледный вид. Такие вещи даром не проходят.

– Хорошо, займусь. Только после того, как дам показания, – говорит Лип, помолчав. – Сейчас эти ребята глаз с меня не спускают. И я не хочу под присягой говорить неправду. Как только выступлю, они успокоятся и я поработаю в этом направлении. Как следует поработаю, без дураков. О'кей?

Не совсем о'кей. Может оказаться поздно. Но большего я просить не могу.

– Это будет здорово. Ты настоящий товарищ, правда.

– Ладно тебе… Похоже, ты скоро снова вернешься в свою лавочку. Хочешь на спор?

Снова поставлен для первого удара мяч. Идет летний чемпионат. В турнирной таблице «Осы» поднялись всего на строчку. В густом воздухе августовских вечеров летящие мячи по-прежнему завораживают игроков. Девочки лучше прислушиваются к советам взрослых. Их броски и удары стали искуснее. А до мальчишек ничего не доходит. Они и слышать не хотят о красоте замаха. Каждый девятилетний игрок выходит на поле, веря в волшебную силу своей биты.