При опознании - задержать

Хомченко Василий Федорович

– Расчудесно было бы!
– повторил Богушевич вслух и хлопнул ладонью по столу, по тем бумагам, которыми должен был заниматься. И сразу опомнился черт знает о чем думает, философствует. Глупости все это, голубчик, фантазии. Люди за сотни тысяч лет не подобрели и равными не стали и еще за тысячи лет не изменятся. Нет на свете равенства. Даже козявки одна другую пожирают. А в лесу деревья разве друг с другом вровень растут? Казалось бы, бог каждому дереву дал волю, а вон же, все они разные. Одно

до неба достает, а другое гибнет в тени этого высокого...

Наконец он стряхнул с себя эти тяжкие мысли и фантазии и стал прикидывать, что ему нужно сделать по службе в первую очередь. В дверь стукнули, тихо, несмело. Он крикнул, чтобы входили. Дверь приоткрылась, просунулась голова в чепце и повязанном поверх него платке.

– Паночку, можно?

– Заходите, пожалуйста. Я вас вызывал?

– Вызывали, паночку.

Женщина переступила порог и бухнулась на колени. Еще не старая, а волосы, выбившиеся из-под платка, седые. Лицо осунувшееся, бледное.

– Паночку, родненький, - запричитала она, - за что меня сюда притащили? Как перед богом говорю, невиноватая я.

Богушевич торопливо подошел к ней, поднял с пола.

– Встаньте, я не собираюсь вас в тюрьму сажать. Спрошу, что надо, и пойдете домой.

– Ой, спасибо, паночку, - женщина схватила Богушевича за руку, успела поцеловать и села на стул, подставленный ей Богушевичем.

От этого поцелуя ему стало неприятно, стыдно.

– Кто вам сказал, что вас в тюрьму посадят? За что?

– Так если вы привели к себе, не к добру же это.

– Я вас вызвал как свидетельницу по делу Параски Картузик.

– Паночку, ничего я Параске не делала. Невиноватая я. И перстень ее мне не нужен.

– Вот про это вы мне и расскажите. Ваша фамилия?

– Пацюк. Катерина, а по отцу Герасимовна.
– На коленях она держала узелок, обхватив его обеими руками. Богушевич занес в протокол все ее данные, предупредил, что говорить она должна только правду и все сказанное тут обязана подтвердить на суде под присягой. Катерина, напуганная этим предупреждением, сползла со стула и снова брякнулась на колени.

– Паночку, дети же у меня.

Богушевич рассердился, чуть было не накричал на нее, да знал, что криком еще больше напугаешь.

– Екатерина Герасимовна, - сказал он как можно мягче, - вы не в церкви, и я не икона, чтобы на меня молиться.

Она встала и, протянув вперед руки с узелком, подошла к столу, с низким поклоном положила узелок перед Богушевичем.

– Паночку, гостинец вам. Родненький, я же невиноватая.

– А это что?
– показал он на узелок.

– А сало и ветчинки кусочек.

– Заберите. У вас что, некому есть ветчину? У вас ее слишком много?

– Откуда

много... Детей четверо.

– Вот и отдайте детям.
– Богушевич силком сунул узелок ей в руки.
– А мне ваше сало не нужно.

Строгость, с которой он сказал эти слова, и сердитое лицо Богушевича снова насторожили и напугали Катерину. Она сжалась и, не сводя глаз с пана следователя, стала пятиться к стулу; присела, готовая вскочить и упасть на колени. Богушевич сердито сказал, чтобы сидела и не вставала. Спросил, что она знает про Серафиму и Насту.

– А ничего не знаю.

– Как же не знаете, жили по соседству, каждый день виделись, говорили. Что они за женщины, как относились к Параске?

– А никак, паночку, не относились. Параска сама по себе, Наста и Серафима сами по себе. Серафиму и Насту вы же в тюрьму посадили, дети без матери остались. Трое.

– Так и у Параски тоже трое сирот осталось.

Катерина перекрестилась, глядя поверх головы Богушевича в угол, сказала:

– Так Параска-то мертвая, что с нее возьмешь? А те две живые, вы живых в тюрьму. Зачем?

– Они убийцы. Человека ни за что убили. Понимаете, у-би-ли!

– За перстень.

– Он стоит копейки. Рублей пять, не больше.

– Ого, копейки. Я у Иваненки за тридцать копеек целый день горб гну.

Логика Катерины не удивила и не возмутила Богушевича. Люди с таким уровнем развития встречаются при разборе каждого дела. Логика забитого, темного, ограниченного человека, не способного воспринимать чужое горе.

– Ну, а вы за пять рублей убили бы?
– спросил он.
– Ту же Параску задушили бы за перстень?

Катерина всплеснула руками, острый носик ее побелел, она быстро перекрестилась.

– Свят, свят... убить. И за мешок золота не убью.

– А вот они убили. Как же их в тюрьму не посадить?

Из показаний Катерины Богушевич узнал, что убитая и убийцы жили между собой в мире, ссужали друг друга солью, деньгами, бывало, и ссорились и мирились, ходили в гости. Тихо жили, по закону, исповедовали православную веру.

– А что еще знаете по этому делу? Что еще можете рассказать?

– Так все я рассказала, паночку. Что вам от меня надо, чего мучите, смилуйтесь. Ничего я не знаю. Не я убила Параску, я там и близко не была.

– Не мучаю я вас, а хочу, чтобы вы рассказали про Серафиму и Насту и про все, что знаете, а вы не хотите говорить.

– Боже, так я и думала, что вы про седло дознаетесь. Про это проклятое, поганое седло, чтоб оно сгорело! Чтоб у него, моего сыночка, руки отнялись, когда он то седло брал, чтоб черт его напугал...

Богушевич удивленно и недоуменно поглядел на Катерину.