При опознании - задержать
Шрифт:
Красивая Глаша красиво плясала, а детей у нее, верно, куча, они где-то в таборе, для них она и зарабатывает деньги. Соколовский тоже следил за ней. И когда Богушевич хмурился, щурил глаза, нервно тер лоб, Соколовский, видно, догадавшись, что того что-то тревожит, переводил взгляд на него, смотрел с какой-то загадочной усмешкой. Богушевич, заметив эту усмешку, еще больше хмурился.
Внезапно Глаша запела надрывным гортанным голосом:
Ай да-да, соколик ясный,
Возьми меня, девку красну,
На чужую сторону.
Ай да-да, соколик
"Боже", - чуть не вскрикнул Богушевич и даже привстал. Вмиг вспомнилось ему то, что так мучило. Как же он мог забыть? Роща, поляна, табор... И та же пляска под бубен, и та же песня... Тяжелый, трагический для Богушевича момент, и цыганка своей пляской тогда спасла его...
Теперь все всплыло у него в памяти, и он удивлялся, что не мог вспомнить сразу. Время - неумолимый художник - затушевывает все, заставляет забывать и боль. Заплыло то, давнее, другими надеждами, тревогами, другой болью, заботами о близких и хлебе насущном. Однако, припомнив то, далекое, Богушевич не стал ворошить старое, перебирать в уме, отгородился от него, чтобы не бередить рану. Еще не раз оно придет на ум, не раз будет болеть душа от соприкосновения с тем горестным...
Проснулся Потапенко, потянулся к графинчику, но Соколовский подвинул его к себе.
– Хватит, брат. Вы, так сказать, уже дошли до кондиции.
– И спросил, не может ли он пожертвовать на одно неотложное мероприятие тридцать рублей.
– Прошу простить, на какое?
– Чтобы накормить и спасти одних обездоленных детей.
Потапенко достал кошелек, вынул три червонца.
– Кому дать эти деньги?
Соколовский взял их, спрятал в карман, рассказал про бондаря.
– Бондарю так бондарю, - зевнул Потапенко.
– Идите, выкупайте ему корову. Все равно червончики ко мне же вернутся.
У Потапенко как раз хватило денег расплатиться с Фрумом. Из трактира выходили, поддерживая его под руки.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Дома свет горел только в столовой, значит, дочка Констанция, или Туня, как звали ее родители, уже спала. Пожалел Франтишек, что поздно домой вернулся и не поиграл с ней. Габа услышала его шаги, когда он был еще во дворе, вышла навстречу в коридор со свечкой.
– Добрый вечер, Габочка, - поздоровался Франтишек и поцеловал жену в щеку.
– Франек, ты пьяный!
– воскликнула жена.
– С кем пировал?
– Совсем случайно зашел в трактир к Фруму.
– В трактир случайно не заходят, Франек, - сказала она, поставила подсвечник на столик в коридоре и вышла, нахмуренная, сердитая, часто шаркая домашними туфлями.
Франтишек не обиделся на нее за такую встречу, понимал, что ей ой как нелегко с утра до ночи вертеться одной по дому. Мужа не дождаться, кухарки у них нет, няня приходит только на день, постоянная прислуга им не по средствам. А муж в трактире гуляет... Разделся, надел халат, зашел к жене, чтобы попросить прощенья.
– Понимаешь, Габа, день выдался сумасшедший, - начал оправдываться он.
– Три дела по моему участку. Закрутился, весь
Габа молча собирала на стол. Плита еще горела, тепло доходило до столовой. Возле печи на полу кипел самовар.
– Ты прости меня, я сыт, есть не хочу, чаю выпил бы... И вот еще что: завтра с утра еду в Корольцы. Поджог там в имении.
Он поставил на стол самовар, достал из буфета стаканы, блюдца, ложечки - себе и жене. Налил в стаканы заварки, кипятку, большим тяжелым ножом стал откалывать кусочки сахара от сахарной головы.
– Как Туня сегодня - не капризничала?
– спросил он.
– Нет, хорошо себя вела.
– А уснула быстро?
– Только что. Все ждала папку своего и его сказку.
– Рассказала бы ей сама.
– Моих сказок не хочет слушать.
Жена еще не простила ему того, что зашел в трактир, не хотела мириться. Да какой жене понравится, что муж возвращается домой пьяный? Франтишек молча пил чай и больше не пытался смягчить и задобрить ее - лучше помолчать, обида скорей пройдет. Габа и чай отказалась пить. "А ну как твой муж был бы бражник, хоть бы такой, как Потапенко, что бы ты тогда запела?" - подумал Франтишек с улыбкой.
После продолжительного молчания жена заговорила первая:
– Так и не заметишь, как дочка вырастет. То со службы в темень приходишь, то из трактира.
– Хотела, конечно, чтобы за ней последнее слово осталось, такова уж женская натура.
Возможно, они бы поссорились, разошлись по разным комнатам, если бы не Туня. Девочка выбежала из спальни в длинной синей ночной рубашонке, притопала босиком к отцу, потянулась к нему:
– Папка, а я не заснула, я тебя ждала.
Франтишек подхватил ее на руки, подкинул до потолка, поймал.
– Ой, папка, еще, еще!
– кричала счастливая Туня.
И он снова и снова подкидывал ее, раскачивал, кружил и сам кружился с ней. Потом сел, притянул ее личико к своему и, строго глядя в глаза, спросил:
– А почему ты не заснула? Вон уж волки пришли в город, чтобы утащить тех малышей, которые не спят.
– А меня волк не утащит. У нас двери и окна затворены, - сказала Туня и обеими руками схватила отца за усы.
– Но, лошадка, но, - начала их дергать.
– Притворщица, маму обманула.
– Ага, - радостно призналась девочка.
– Я глазки закрыла, мама и думала, что сплю, перекрестила меня, поцеловала и пошла.
– Туня, в постель, - приказала мать.
– Поздно. Слышишь?
– И правда, доченька, пойдем спать. Бай-бай надо. А то скоро баба-яга в окно метлой постучит и скажет: "А ну, давайте мне Туню, я ее в дремучий лес заберу, там она у меня будет мышей пасти".
Он отнес ее в спальню, уложил, присел сбоку на скамеечке, поцеловал в кудрявую головку. Туня скинула с себя одеяло, задрала ноги.