Приблуда

Саган Франсуаза

Вот и в тот вечер он был доволен собой, ощущал себя словно бы драгоценным подарком. В «Глицинию» он возвратился с вполне конкретными любовными намерениями, тем более что была пятница, и старикашка уже отбыл нянчиться со своим молокососом.

Марию он не застал в кухне, минуты три искал и наконец обнаружил в саду: она стояла в своем черном фартуке и платке и жестким взглядом окидывала чахлые плантации. Герэ смотрел на нее, удивляясь и недоумевая, отчего ему так желанна женщина, столь мало озабоченная любовью. Он подошел к ней на цыпочках и неожиданно обнял за плечи. Она вздрогнула и повернулась с невероятной быстротой, сжимая в руке садовый нож.

Какую-то долю секунды она стояла, занеся нож над ним, прежде чем узнала его, и Герэ в смущении и испуге попятился.

– Не делай так больше, – сказала она, – никогда не делай. Терпеть не могу, когда меня пугают.

– Но это же я, – пробормотал он сокрушенно, – ты же не боишься меня?

Она рассмеялась.

– С чего бы мне тебя бояться? Такой милый юноша, нападающий только на старых ювелиров.

Герэ нахмурился. Временами ему хотелось сказать ей правду, признаться, что убил не он. Теперь, когда они спали в одной постели и вместе строили планы на будущее, когда они вместе смеялись и сносили наглость продавцов и чопорность метрдотелей, у него сложилось впечатление – нет, впечатления не сложилось, но здравый смысл подсказывал, – что их связывает нечто более глубокое и теплое, нежели сообщничество в преступлении. По логике вещей признание должно бы было ее успокоить: пристроив драгоценности, они в любом случае станут богаты – вместе или порознь; ей не пришлось бы больше опасаться, что однажды на рассвете его придут арестовывать, ведь, даже если она и не любила его по-настоящему, о чем не упускала случая ему напомнить, должна же она была все-таки питать к нему хоть какую-то симпатию.

Герэ был воспитан в нравственных понятиях и внутренне ощущал абсурдность и фальшь в том, что он любим за дурной поступок. И тем не менее всякий раз, когда он решал во всем ей признаться, какое-то предчувствие удерживало его. Лучше было открыться ей позднее, когда они окажутся в Сенегале или каком другом месте, вдвоем в незнакомой стране, и одиночество вынудит их держаться вместе. Сам он теперь не мыслил своей судьбы без нее. Одна из причин его влечения к ней заключалась в том, что он желал приручить ее физически. Другая причина была проще: он привык иметь дело с работницами завода и еще с проститутками, когда служил в армии, но никогда прежде не знавал плотской любви, и его собственная чувственность открылась ему только благодаря этой женщине, которая была старше его, женщине, утомленной любовью, в движениях которой чувствовался такой опыт сладострастия, что Герэ сам себе казался девственником. Он обнял ее, но она оттолкнула его перемазанными землей руками.

– Чего это с тобой? – спросила она. – Что-то ты больно возбужден… Читаем порнографические журнальчики в бухгалтерии?

Его покоробило. Герэ все твердил себе, что он привлекательный мужчина, а она уже далеко не красотка и страдать от недостатка любви надлежало скорее ей. Его желание должно было бы льстить ей, думал он в простоте душевной, не желая поверить в то, что она не уставала повторять ему с самого начала: любовь ее больше не интересует. Такое безразличие никак не вязалось с ее поведением в постели, а мало сведущий в любви Герэ не мог допустить, что один лишь только опыт управлял ее телом в эти минуты и вызывал вздохи удовлетворения.

– Так что, – не отставал он, – ты идешь? Или ты не хочешь?

Она внимательно смотрела на него, в ее взгляде было раздражение, хотя и смешанное с удовлетворенным тщеславием.

– Послушайте, Герэ, – отвечала она с насмешкой, – вы, может, ко всему

прочему еще и извращенец? Вы находите меня до такой степени соблазнительной?.. (При этом она показывала свои руки, свое морщинистое лицо, бесформенную фигуру, седые волосы.) Вы не думаете, что вам следовало бы поискать девушек вашего возраста, посвежей моего немного?.. Ты что, близорукий, что ли?

– Ты мне нравишься такая, как есть, – сказал он с ударением на слове «ты», обхватив ее за плечи крепко, по-мужски, что, как он знал, действует на женщин, по крайней мере в кино.

Мария, однако, не шутила, она оттолкнула его и направилась в дом.

– Но, в конце-то концов… – бормотал он, следуя за ней. – В конце-то концов, я твой любовник или нет? Я все-таки имею право…

– Ни на что ты не имеешь права, – отрезала она. – Я тебе уже говорила: меня это больше не интересует. Я люблю спать одна в постели, чтоб свободно было, чтоб можно было лечь хоть поперек. Мужики для меня больше не существуют – ни те, которые храпят рядом, ни те, которые силятся доказать тебе, что они мужчины. Ты же себя к этому принуждаешь.

– Я?.. – Герэ только рот раскрыл. – Да вовсе нет. Зачем ты так говоришь?

– Мужчинам, им непременно нужно свое мужское начало как-нибудь выказывать, – сказала она, – на работе ли, с бабами, на скачках, в футболе – все равно где, лишь бы выказывать. Но тебе для этого бабы не нужны…

– Где ж мне его еще проявлять? – спросил он недовольно, но в то же время и заинтригованно: как-никак она говорила о нем, о его характере. Впервые в жизни кто-то интересовался им самим как таковым, а не в качестве бухгалтера или будущего мужа. Она обращала больше внимания на его сущность, нежели на поступки, и Герэ это завораживало.

– Ты уже доказал свое мужское начало иным способом – в преступлении. Остальное всегда будет для тебя второстепенным. Настоящие «мастера» – я знавала иных в Марселе – мало занимаются женщинами, уж во всяком случае после всего остального.

– Никакой я не «мастер», – отвечал он раздраженно, – я просто мужчина двадцати семи лет, которому охота переспать с женщиной: с тобой.

– Ну, так мне неохота.

Стоя к нему спиной, она зажигала плиту, в голосе ее не чувствовалось ни малейшей бравады. Она и в самом деле не хотела его, и оттого так понравившееся ему утром собственное отражение в зеркале показалось теперь смешным и фальшивым.

– Значит, между нами все кончено?

И, к своему удивлению, он почувствовал, что голос у него дрожит, точно у какого-нибудь жалкого телевизионного героя-любовника.

– Не кончено, – сказала она тем же усталым тоном, – а просто не начиналось. Иногда – хорошо, если хочешь, но только не сегодня. Может, через год я сама буду тебя об этом умолять, – добавила она, видя его расстроенное лицо.

Он даже не улыбнулся, и оттого она вдруг взвилась.

– Иди к своей подружке Николь и оставь меня сегодня в покое! Я не только хочу спать одна, я хочу поужинать одна и, вообще, хочу хоть раз побыть одной в этой халупе, понял?

Он понял. Понял, что никогда не надо ничего просить, надо брать или уходить. Ну, что ж, он уйдет, она еще увидит…

– Отлично, я пойду к Николь, – сказал он с деланным оживлением. – Она вечерами не копается в саду, и она, между прочим, находит, что я недурен собой, вообрази. И секретарша патрона, кстати, тоже. Так что, не хочешь, тем хуже или тем лучше.

Он поднял воротник и умчался на мотоцикле под насмешливый хохот, которым Мария ответила на его последнюю фразу.