Приблуда
Шрифт:
– Ты сейчас убедишься, что мадам Бирон меня нисколько не волнует. Эту ночь мы проведем для разнообразия у меня. Завтра воскресенье, и я скажу старушке, чтоб она подала нам завтрак в постель. Устроит тебя такое доказательство?
Он уже сбегал по лестнице, а Николь одевалась второпях, хотя постепенно ее движения стали замедляться. Он победоносно оседлал мотоцикл, она ухватилась за его спину, пригнувшись в какой-то умоляющей и испуганной позе, выражавшей суть ее натуры, но сидящий спереди Герэ этого видеть не
– Иди прямо, – чуть ли не кричал он с натужной веселостью, – первая дверь направо. Тебе здесь нравится, красавица моя? – продолжал он якобы фривольно, но настолько фальшиво, что Николь, войдя в комнату, остановилась, скривив ноги, не зная, куда себя девать от смущения. Увидев на стенах фотографии Карибских островов, она робко прошептала:
– Зачем это? Ты что, хочешь туда уехать?
– Мечтаю, – шепотом ответил Герэ и тут же продолжил громко и лживо, голосом плохого актера в мелодраматическом фильме: – О да, мечтаю. Если хочешь, возьму тебя с собой. В солнечные края…
Страхи Николь развеялись, она улыбалась, поддавшись игре.
– Прекрасная мысль, дорогой! – не сказала, а выкрикнула она визгливым голосом молоденькой актрисульки. – Нам там будет хорошо… Будем заниматься любовью, а еще чем? – Она кивнула на афишу и придала голосу интонацию, которую, вероятно, считала сладострастной, но Герэ она показалась гротескной. Гротескной потому, что Николь стояла на цыпочках и говорила, не глядя на него, лицом к стене, а вид этой стены повергал его в дурное настроение, волнение и неловкость.
– Ну что, ложимся? – продолжал он все тем же ненатуральным голосом. – Иди ко мне.
Она машинально повиновалась и села на кровать рядом с Герэ, а тот глядел на нее и не знал, что делать. Как взять в руки эту скучную, злобную куклу? Она будет стонать, а Мария в двух метрах, за стенкой, станет их слушать… Нет, она, конечно, слушать не станет, но наверняка услышит, а ему такое даже страшно было себе представить.
Николь смотрела на него покорно, униженно и испуганно. «Он смешон, – подумала она злорадно. – Старая шлюха делает его импотентом! Этого еще недоставало…»
– Мне раздеться? – спросила она.
Герэ взглянул на нее так, будто она произнесла непристойность, Николь покраснела. Он взял себя в руки.
– Да, конечно! Обожаю, когда ты голая, – старался он из последних сил. – Поцелуй меня…
Интонации получались у него до такой степени неестественные, что Николь сперва не шелохнулась; но, выждав немного, опять же как в плохом фильме, вдруг испустила карикатурный
– Ах… дорогой… – начала она без вдохновения… – Но…
Но тут дверь распахнулась, ударила в стену, и на пороге возникла показавшаяся им огромной растрепанная Мария в мятом халате, смотревшая на них тусклым, хмурым взглядом.
Николь инстинктивно поднялась, нагнула голову, прошептала: «Здравствуйте», – неуместным елейным голоском и подалась назад. Но Мария разом пресекла любезности.
– Здесь, по-вашему, бордель? – сухо обратилась она к Герэ. – Забавляться, деточки, идите на пустырь. Там места предостаточно, а я смогу спокойно спать. А ну, вон!
– Но, – лепетал Герэ, – это моя комната, я…
– Вот уж нет, – парировала Мария, – это, – и она стукнула каблуком по полу, – моя комната! Я ее сдаю. Недорого, между прочим, и сдаю исключительно холостякам. А вот на улице – совершенно бесплатно. Даю вам три минуты на то, чтобы собраться и выкатиться отсюда. Я хочу спать!
И она закрыла за собой дверь, даже не хлопнув ею, что довершило унижение Герэ.
– Нет… но за кого она себя принимает? За кого? – Он стоял бледный и повторял эту фразу, шатаясь, словно от ударов.
Николь тянула его за рукав, уговаривала: «Пойдем». Они сели на мотоцикл и тронулись в обратный путь под бесстрастной и совершенно прозрачной, будто вот-вот растает, луной. Когда подъехали к дому, Николь даже не стала выслушивать путаные оправдания Герэ. Она дрожала от холода и, возможно, от запоздалого страха. Она втянула голову в плечи, и, когда повернулась к двери, Герэ увидел ее спину: эта спина выражала нечто такое, чего никогда бы не смогла выразить спина Марии и что неоднократно отражала его собственная – унижение.
– Ну, что, видела? – спросил он. – Видела, а?
– Да, видела, – отвечала она.
– Так ты все еще считаешь, что она моя любовница? – крикнул он ей вслед.
Но она не ответила, даже не обернулась. И Герэ снова помчался к Марии, на этот раз один. Он воображал, как накинется на нее с оскорблениями, изобьет, изнасилует. Пусть узнает, голубушка, что такое мужчина в гневе… Он отколесил несколько километров на полной скорости, распаляя себя ревом мотора.
Когда он вернулся, уже встало солнце, встала и Мария, более того, дом был пуст. Одно мгновение Герэ ликовал от безумной мысли, что она ревнует, но радость быстро уступила место мучительному беспокойству, что Мария может не вернуться.
Она отсутствовала три дня, и Герэ на эти три дня возвратился к своему прежнему жалкому состоянию: он замедлил шаг, понурил голову, понизил голос, затянул узел на галстуке и перестал здороваться с собакой. Николь его не замечала, Мошан, почувствовав его слабость, сделался злобнее прежнего, Герэ ходил бочком.