Причина надеяться

Бенкау Дженнифер

А я бьюсь об заклад, что у меня горят щеки, пока я пытаюсь описать ей Сойера.

– Он… классный. Не как тот парень из рекламы нижнего белья, который висит у тебя над спинкой кровати. А скорее как кто-то… настоящий. Приземленный, но при этом уникальный, понимаешь? Мне это нравится.

– Расскажи подробней, – просит Мия. – Давай же, Ханна, самый горячий парень, которого я увижу вживую в ближайшие месяцы, – это Сальный Калетти.

Мы, как обычно, издаем синхронный звук, будто нас тошнит. Нас обеих воротит от самовлюбленного надзирателя Калетти, которого за версту чуешь по

запаху парфюма, когда утром он входит в наше крыло. Ни для кого не секрет, что он предоставляет привилегии женщинам-заключенным, если они ведут себя с ним чуточку любезней, и мы обе уже убедились, что если какая-то девушка не принимает его сальные приставания, то он неизбежно начинает точить на нее зуб.

– О’кей, убедила. Итак, у Сойера невероятно красивый голос.

– Обо мне ты тоже так говорила!

– Потому что это правда!

В голосе Мии чувствуется такая глубина и что-то одновременно хриплое и мягкое. Как будто гладишь бархат против ворса.

– Но в твоем случае меня это так не заводит.

Мия смеется.

– Как он выглядит? Темные волосы? – Мия обожает темноволосых.

– Думаю, рыже-русые. На нем была шляпа, а в прошлый раз, на вокзале, – шапка.

– Тогда у него наверняка вообще нет волос. Или, по крайней мере, недостаточно, чтобы за них потянуть.

– Даже если и так! Не будь такой легкомысленной! У него пирсинг: несколько сережек в ушах и одна в брови…

– А значит, точно и кое-где еще!

– Как знать? И татуировки.

Этого Мии хватает, чтобы замурлыкать. Тату в ее списке стоят даже выше, чем густые темные волосы, у нее самой их много.

– Рассказывай дальше!

– Говорю же: он… уникальный. У него разноцветный зимородок на предплечье. – И это определенно не тот тип татуировок, на который рассчитывала Мия. – Среди прочего. И он немного выше меня.

– Зимородок?

– Парень!

– Немного выше тебя? Да ты еле до дверной ручки достаешь, птичка.

Вместо ответа я показываю ей язык. Она преувеличивает. Сильно.

– Ну, так у тебя хотя бы не будет затекать шея от поцелуев, – произносит Мия, а я думаю, что лучше бы она не заводила разговор о поцелуях.

– У Сойера невероятно красивые глаза, и он… в каком-то плане смелый. Он волновался и не скрывал от меня это. Он не из тех, кому обязательно нужно устроить шоу.

– Нарисовать тебе сердечко и так было чертовски клевым шоу. Судя по всему, вы оба безнадежно запали друг на друга. Но что пошло не так?

У меня вырывается стон:

– Я сбежала.

– Ты…

У Мии большие широко раскрытые карие глаза и красивые губки бантиком идеальной формы, из-за чего выражение ее лица всегда выглядит немного удивленным. Когда я сейчас поднимаю на нее взгляд, она смотрит на меня с настоящим удивлением.

– Но почему? Он же тебе понравился.

Это, кажется, очевидно.

– И он рисует тебе сердечки. Сердечки, птичка! Более четко показать, что хочет с тобой переспать, он бы просто не мог, не рискуя получить пощечину.

– Дальше хуже. Он побежал за мной, и… мы стояли вместе в порту, а он

даже куртку не надел. Черт.

– Что?

Я кладу руки на спинку стула перед собой и утыкаюсь в них лбом.

– Это было мило. И наверняка он больше не попытается флиртовать со мной, потому что я его так отшила.

– Почему, птичка? – Теперь Мия говорит очень тихо, и я понимаю, что она и сама прекрасно знает ответ на вопрос.

– Мне пришлось бы все ему рассказать. А тогда…

– Ты никому ничего не должна.

Я вздыхаю. Мне известно о ее опыте и выводах, которые она из него сделала. Мия не в первый раз сидит в тюрьме и уверена, что не в последний. «Ты навсегда и слишком глубоко застреваешь в болоте, если родился в нем», – всегда говорит она.

– Честно, Ханна. Не говори ему. Ты женщина. Может, в парнях и появляется что-то притягательное, после того как они побывают в тюрьме. Это дерзкие ребята, крепкие орешки, они это выдержали. Но мы? – Она презрительно фыркает. – Мы, женщины из тюрьмы, для приличных парней снаружи в лучшем случае грязные шлюхи, которые сгодятся на одну ночь. И им хочется выяснить, действительно ли нам это так нужно, что ради момента близости мы готовы участвовать в любых грязных играх.

Я пожалела о том, что наш разговор свернул в это русло. В прошлом Мию так ужасно использовали. Просто чудо, что она вообще до сих пор способна кому-то доверять. Лучше бы я ничего не говорила.

– А если тебе повезет чуть меньше, то ты напорешься на одного из этих уродов, которые в восторге от того, что их верная телочка готова наплевать на закон.

Кровать скрипит, когда Мия спускается вниз, а под конец спрыгивает. Она успокаивающе гладит меня по спине, и мне становится стыдно. Потому что я сижу здесь и ною о последних трех неделях, которые мне осталось здесь провести. У Мии же впереди еще четыре месяца. А жизнь, в которую она затем вернется, состоит из насилия, лжи и неудовлетворенных потребностей.

– В одном я тебе клянусь, – продолжает она. – Когда я отсюда выйду, начну все с нуля. И тогда никто не узнает, где я была, тем более тот, кто мне понравится. Уеду куда-нибудь, где не будет ни одного знакомого лица, и начну сначала. Стану продавщицей цветов. И уже никто не скажет: «Глянь, вон шлюха из-за решетки, давай-ка выясним, насколько она испорченная». Это, птичка, – она берет меня за руку, – единственный выход. Выйди за эти ворота и больше не оглядывайся. И пусть никто не знает, что ты здесь была, особенно мужчины. Приличные воспользуются тобой, а остальные вернут тебя обратно.

Я в курсе историй Мии. Каждая из них подтверждает ее слова. У нее были подружки, друзья, партнеры, как-то раз даже жених, с которым они жили вместе. Ни один из этих людей здесь не появлялся, за исключением матери, которая, впрочем, сама чаще живет в тюрьме, чем на свободе.

Все остальные бросили Мию или даже втоптали глубже.

– Я тебе об этом напомню, – шепчу я, безмолвно обещая ей, что я ее не брошу. – О цветах. Буду настаивать на том, чтобы ты выполнила свою клятву. А до тех пор буду навещать тебя каждые две недели и бесить, чтобы ты о ней не забывала, идет?