Причина надеяться
Шрифт:
– Профессионал говорит: «Идеально».
Седрик стонет:
– Неужели женщины, которые не дают парням один-единственный раз спокойно пообщаться, это те же самые, которые утверждают, что мужчины никогда не разговаривают?
Оливия выхватывает обратно бокал и тянется за другим, предназначавшимся Билли.
– Ты ходишь по очень тонкому льду, отпуская женоненавистнические шутки, Седди. – Она пригвождает меня предостерегающим взглядом. – Только попробуй ему помочь! Пусть пять минут томится в моей глубокой снисходительности.
Вскинув
– Они когда-нибудь поймут? Если мужчина говорит «через пять минут», значит, так и будет. И не надо каждые десять минут ему об этом напоминать.
– Мы включаем следующую серию, – с подчеркнутым весельем распевает Оливия на весь коридор. – Геральт из Ривии, мы идеееем!
– Суть в том, – говорит Седрик, как будто ничто и никто не отвлекало его от нашего диалога, – что пусть ты и считаешь Крис классной, но, похоже, больше ничего к ней не чувствуешь. Так зачем тебе тратить свое время? И ее?
Я пожимаю плечами:
– Не может же всегда быть великая любовь.
Сид задумчиво рассматривает колу.
Мужик, в вине истина. Не в коле.
– Нет, так и должно быть, – выдает он после непродолжительного изучения газировки. – И ни в коем случае ничуть не меньше.
Я залпом допиваю остатки коктейля.
– Что смешного? – спрашивает он.
А я даже не заметил, что негромко смеюсь.
– Что именно тебя – чувака, которого еще прошлым летом считал неспособным на отношения, я теперь прошу дать мне совет по отношениям.
Седрик демонстрирует редкую, но от этого не менее убедительную голливудскую улыбку.
– Главное в отношениях – это то, что для них нужно два человека.
– В большинстве случаев.
– Больше людей – это для продвинутых. Начни сначала с простого. Сейчас есть кто-то на примете?
Еще как. Вопрос скорее в том, где.
– Сойер! – Актерская маска Седрика слетает. – Кто она?
– Я же ни слова не сказал.
– Твое лицо. – Для наглядности и безо всякой необходимости он тычет пальцем прямо мне в физиономию. А я ловлю себя на том, что на всякий случай ощупываю нос и подбородок. Вроде все в порядке.
– Тогда у меня к тебе один вопрос, друг мой. Когда ты в первый раз увидел Билли, что ты подумал?
– Честно? – Седрик почесывает подбородок и продолжает уже тише: – Я хотел зубами содрать с нее сатиновую ткань платья и выяснить, какая на вкус под ним ее кожа и будут ли ее соски…
– Ладно, понятно. – О таких подробностях мне знать не хотелось. – А с Крис до нее?
– Тогда мне было интересно, не будет ли она возражать, если я проведу пальцами вверх по ее ноге, дотуда, где она…
– Спасибо. Хватит. С Карлиной было по-другому? Или с какой-нибудь другой женщиной?
– На самом деле нет, – отвечает Седрик. – Не пойми неправильно. Я последний человек, который думает только о сексе. Но первые, самые первые мысли… Я имею в виду, когда ты впервые видишь классную девушку и еще не знаешь, какой у нее характер… о чем еще думать, если не о сексе?
–
– Значит, ты познакомился с девушкой.
– Хмм.
– И не думал ни о чем другом, кроме как на том же месте ее…
– В том-то и чертова проблема, тупица. Ни о чем таком я не думал. Не так, по крайней мере. – Не как обычно.
Седрик прячет усмешку, но не особенно старается.
– А о чем ты думал вместо этого?
– Что у нее такой потерянный вид.
Почему ты выглядишь такой грустной? – думал я. И еще: Что я, черт побери, могу сделать, чтобы это изменить?
– Еще раз, – спрашивает Седрик, на этот раз тише. – Кто она?
И вот мы подобрались к вопросу, который крутится у меня в голове с тех пор, как Хейл-кто-бы-она-ни-была вошла в мой паб и забрала с собой остатки моего разума, когда ушла обратно… Дав мне понять, что заинтересована исключительно в работе.
Я понятия не имею, кто она. Знаю только, что по-прежнему хочу это выяснить.
Часть 3
Ханна
Три недели спустя
– Признай, что будешь скучать по чаю с перечной мятой.
Странно: только что мне хотелось разрыдаться, но сейчас я так хохочу, что край моего подноса ударяется о тележку для уборки, в которую я пытаюсь его задвинуть. С него чуть не падают тарелка и пустые чашки. Я в последний момент успеваю их поймать. И вдруг мне становится плохо.
В мозг впивается мысль о том, что у меня могло все выпасть из рук и вдребезги разбиться. Кто-то мог обвинить меня в том, что я сделала это намеренно.
Это абсурд, знаю. Никто бы не стал так поступать: с чего бы за считаные минуты до освобождения мне устраивать бунт и рисковать свободой? Тем не менее страх леденит затылок.
– Я по многому буду скучать, – признаюсь я, когда мы с Мией уходим из столовой. – Но по слабому чаю точно нет. – Я стараюсь не подавать виду, что внезапно остался лишь страх. Страх, что может прийти какое-нибудь письмо, которое помешает моему досрочному освобождению. Страх, что у меня не заладится жизнь на воле. Страх, что кто-то заметит, как я боюсь, и сделает неправильные выводы. Снова отнимет у меня то, что уже представляется таким близким. Таким близким, утешающим и пугающим.