Приданое для Царевны-лягушки
Шрифт:
Он резко сел. Оттянул от шеи галстук, снял пиджак. Некоторое время Платон Матвеевич смотрел на светильники по периметру комнаты. Невидимые, они испускали свечение из подвесного потолка сложной конфигурации. Люстры нет, крюка, соответственно, тоже нет. Вздохнув, Платон встал и принялся за поиски. Первым делом он осмотрел свой комод с нижним бельем и кое-какими безделушками. Отметив небрежность, с которой монашенка уложила осмотренные вещи, Платон вдруг подумал – а что она искала? К чему были эти осмотры всех шкафов,
Обшарив все в спальне и даже заглянув под матрац, Платон перешел к кухне. Повезло – у него никогда не было запаса круп, сахара и всяких других сыпучих продуктов, какие еще бывают в семьях, где есть обеды и ужины за одним столом. Подняв сиденье дивана, Платон взял подушку и потискал ее, ощупывая.
– Что ты делаешь? – спросила появившаяся в дверях Илиса.
– Отстань.
Пока она ушла из гостиной, лучше сразу туда пойти и все осмотреть.
– Ты прямо как монашенка, – заметила Илиса, не давая ему выйти. – Она пистолет искала, а ты что?
– Откуда ты знаешь, что пистолет?
– Сначала она искала завещание, а потом, когда я сказала, что у тебя его нет, она оставила в покое книги в библиотеке и начала потрошить шкафы с вещами.
– Дай пройти.
– Застрелиться хочешь, – с сожалением заметила Илиса, отступая. – Жаль. Нам могло бы быть очень весело. Я умная и к тому же – оптимистка.
– Да уж, веселья с тобой, хоть отбавляй! – Платон хотел закрыть перед нею двери спальни, но Илиса не дала. – Оставь меня в покое, – попросил он.
– Я осмотрела потолки, – не слушает она. – У тебя нет ни одного крюка, на котором можно повеситься. Еще у тебя нет запаса снотворного, которое обычно бывает у одиноких мужчин в твоем возрасте. Пистолет в доме был один – Федькин, я просила от него избавиться, он не успел. Пистолета теперь тоже нет – забрала милиция, когда Аврору арестовывала. Что остается? Ванна? Ты не поместишься туда весь, а топиться, окунув одну голову, это, согласись...
– Замолчи.
– Тебе страшно, да?
Платон задумался. Похоже, ему действительно страшно. Он не мог точно описать свое состояние, но страх был основным чувством.
– Несколько месяцев назад ты жил один, как ты боролся со страхом?
– Его не было. Мне не за кого было бояться.
– А теперь ты за кого боишься?
– Слишком много мертвецов, – ответил Платон. – За свою жизнь я похоронил только родителей. И вдруг вокруг меня – одни мертвецы. Это невыносимо. Единственный выход выбраться из одиночества среди мертвецов – стать таким же, как они. Я хочу прекратить этот гул в ушах, какой бывает под водой! И боль в груди, как будто там застряли пули и уже начали ржаветь.
Платон Матвеевич не стал говорить, что последнее время его начал беспокоить его член, он то и дело намеревался принять стойку, даже когда Платон думал о брате. Этого он не сказал.
– А твое
– Ты отвратительна.
– Вся в тебя, – беззлобно огрызнулась она.
– Ради бога, умоляю, только не надо говорить, что ты внебрачная дочь моего брата от очередной домработницы!
Тут Платон вдруг подумал, что у Богуслава от домработниц могло быть много детей, просто он отобрал себе только сыновей. Зная пренебрежительное отношение брата к женскому полу, вполне допустимо было предположить его отказ от всех дочерей, сколько бы их ни родилось.
– И ты пробралась в мой дом, чтобы уничтожить братьев-наследников, а теперь будешь качать права, доказывая свое родство с Богуславом, – пробормотал он. – Что ж, первая часть плана тебе удалась.
– Не-е-ет, Платон Матвеевич, так просто ты не отделаешься! При чем здесь Богуслав? Я твоя внебрачная дочь. Твоя.
– Исключено, – отмахнулся Платон, впрочем, начав потихоньку холодеть.
– Но кое в чем ты прав – я тоже от домработницы.
– Ат-ат-от которой? – нащупав кресло, сел Платон.
– Платон Матвеевич! – укоризненно посмотрела Илиса. – Ты передо мной сексуального монстра не изображай. Ты же на всех домработниц подряд не бросался, как дядюшка. Тебе нужна была определенная фактура.
– Ка-ка-какой дядюшка? Какая фактура?..
– Мой дядюшка, Богуслав Матвеич. Подбирал себе домработниц с определенной целью. Так сказать, совмещал приятное с полезным. Но ты запал только на одну из них, бродяжку. Которую по непонятным причинам твой брат привел в дом с вокзала – готовить Алевтина не умела, да и внешне была не в его вкусе.
Услышав дорогое имя, Платон вскочил, но тут в глазах стало совсем темно, гул в ушах усилился, и он поплыл в тяжелой и черной, как нефть, воде к слабому свету утопленного солнца где-то далеко-далеко.
Очнувшись от резкого запаха нашатыря, Платон открыл глаза и угодил в отблески света от стекол очков. Отблески его ослепили. Но он обрадовался, что рядом знакомая врач из поликлиники. Сквозь очки ее глаза казались еще больше и грустнее.
– Вы удачно упали – в кресло, – заметила врач. – Сколько видите пальцев? – она провела ладонью перед его лицом.
– У меня... У меня есть дочь, – зачем-то сказал Платон. Вероятно, чтобы произнести эту фразу поскорей вслух и начать ее осознавать реально.
– Вот и прекрасно! А то на вас в последнее время столько всего свалилось. Неприятности в таком возрасте лучше переживать с кем-то близким и родным.
– Она... Она спала со своим двоюродным братом.
– Молодежь! – заметила врач, сжав запястье Платона, чтобы послушать пульс.
– С двумя двоюродными братьями, – уточнил Платон, чувствуя, что сейчас расплачется.