Пригород мира

Киселев Егор

Каждый новый неумолимый день сотрясал привычную действительность. Все в мире говорило о необходимости перемен. И сами эти перемены стремились воплотиться в каждом новом мгновении, только Павел растеряно смотрел по сторонам, не зная, что ему необходимо делать, не понимая, возможно ли будет примирить студенческую открытость со своими привычными закрытыми

порядками. В какую-то минуту Павел явственно сознавал, что весь его жизненный опыт не может оказать ему никакой помощи при этом неизбежном столкновении с новым. Из года в год все повторялось, форма оставалась без изменений, все происходило плавно, непрерывно. Он прожил семнадцать лет и совершенно не знает, куда себя деть в лето перед университетами. Перед тем, что для Павла навсегда останется воплощением нового, неизведанного, прерывистого и опасного, хотя в тоже время сберегающего. Университет – последний форпост перед отчаянным прыжком в абсолютно внешний мир.

Вместе с августовскими дождями в душу Павла ворвалось сомнение. Все детские убеждения, школьные представления и надежды разметало в одночасье. Одна только мысль о них заставляла Павла прятаться в свою комнату за письменный стол, как будто эти стены могли защитить его от того неистового волка 1 , что подстерегал теперь каждую его мысль. Павел писал, будто временами еще теплит надежду остаться поверхностным, молодым, не серьезным. Все старые отношения и связи, которые согревали душу на протяжении долгих лет, отныне остались лишь в воспоминаниях, отныне они были не в состоянии больше никого согреть. Павел стремился к одиночеству, теперь же оно растворяло всю его сущность в летучей кислоте сомнений. Павел знал, волк не позволит ему жить материальными ценностями, грань дозволенного была четко очерчена, ход сделан, Рубикон перейден. Старые порядки рушились, волк возводил новые, варварски простые законы, бритвой Оккама счищающие с жизни все лишние сущности. Все, даже самые простые и безобидные радости,

горели в синем пламени сомнения. Павел смеялся над собой горьким смехом отчаяния, но верил, должна быть идея, оправдывающая существование волка-человека. Должна быть идея, ради которой можно было бы сложить жизнь, каждый день гореть, но, даже сгорая, не переставать смеяться над суетностью происходящего, над малостью и убожеством мелкого корыстного человеческого. Правда, была существенная проблема, никакой такой положительной идеи у Павла не было; он твердо знал лишь одно – все то человеческое, что он постоянно вокруг себя находил, решительно не заслуживало потраченной жизни. Поэтому, как ему казалось, он и пошел учиться на социологию, чтобы попытаться такую идею обрести.

1

Здесь Павел проводит параллель со «Степным волком» Германа Гессе. Эта книга оказала на него, исключительно сильное влияние летом после окончания школы. – прим. В.Ч.

Идея борьбы с человеческой мелочностью и тотальным безрассудным стяжательством вдохновляла Павла. Он проводил в размышлениях долгие ночи, выплескивая идеи на бумагу; жизнь била ключом, хотя бы и в самом этом порыве ее скрывалось самоотрицание. Эти идеи казались светочем маленькой истины, которая вдруг открылась и не давала теперь спать. Он мнил себя иноком науки, человеком, которому было необходимо докопаться до самых предельных глубин бытия, о котором (равно как и о науке) в тот момент Павел не имел ни малейшего представления. Но те образы, которые он примерял к своему одиночеству, приносили отдохновение. Морализаторство из хобби превратилось в привычку, а самоотречение стало нормой жизни. Университетская аудитория только усилила это чувство, добровольное отчуждение от жизни ради чего-то высокого вызывало упоение.

Конец ознакомительного фрагмента.