Пригород мира

Киселев Егор

Дома у Андрея никого не оказалось, родители были в отпуске, а сам он остался под опекой старшего брата – Владимира, с которым Павел еще не был знаком. Вскоре после Павла подтянулся и Ярослав, Павел едва ли мог теперь его узнать, после выпускного тот полностью (с его слов) «сменил имидж» и выглядел настоящим неформалом. Хотя, справедливости ради, нужно отметить, Ярослава вообще мало кто понимал, он обладал редким даром, оставлять в душе своих собеседников чувство глубочайшей недосказанности. Он был общительным человеком, оставаясь при этом совершено скрытным. Все, кто его знал, были уверены, что у Ярослава есть второе, а может быть, даже и третье дно. К этому времени Павел решительно не доверял

Яру, и в трезвом уме не стал бы заводить с ним задушевных разговоров, но Ярослав принес с собой вина в трехлитровой коробке, что, в конечном счете, и помогло развязать Павлу язык.

Павел с винами особо знаком не был, хотя ему и казалось, что он уже знал об алкоголе все, ребята в сравнении с ним пороху еще не нюхали – они оба были из благополучных семей. Павел здесь чувствовал себя несколько уверенней, он отчего-то полагал, что его школа жизни дает ему некоторое моральное преимущество, хотя все это было крайне по-детски. Обычно говорят, что школьные попойки и курение это только способ казаться взрослее, но на деле это отчаянная попытка заполнить нравственную пустоту, преодолеть собственное духовное и душевное бесплодие. А потом все это преждевременное взросление выливается в немотивированное пьянство; трудно представить порой, через какую мясорубку проходят в юности люди. До такого хмельного интеллектуального морализма Павел дойдет чуть позже, пока же они только начинали пить, и все их разговоры были о предстоящей учебе в университете. Андрей торопил их, дабы не попасться на глаза Владимиру. Он, по словам Андрея, был настоящим занудой и вряд ли одобрил бы их затею.

Вино, впрочем, оказалось крепким, очень быстро хмель ударил в голову, и вчерашние школяры пустились в бесконечные споры, с пеной у рта защищая правильность сделанного ими выбора. Все они поступили в разные ВУЗы, что и стало причиной для споров. Ярослав поступил в филиал столичного университета на экономический факультет. Его мало интересовали оценки его выбора, он сидел отстраненно, хотя слушал ребят не без интереса. Андрей поступил в политехнический институт на информационные технологии. Этот выбор не удивил Павла; Андрея еще в школе называли хакером, он хорошо разбирался в компьютерах и искренне ими интересовался. Однако же к факультету информационных технологий у Павла отношение было, мягко говоря, предвзятое. Для него название этого факультета было синонимом родительского контроля и принуждения, но об их ссорах с матерью он товарищам, конечно, ничего не рассказал. Сначала он высказал недоверие по поводу специальности, после – факультета, в конце концов, прицепился к самому статусу политехнического института. Андрей же в решающий момент сделал невозмутимое лицо и заключил, что за фундаментальным образованием нужно ехать в столицу, а не протирать штаны в провинциальных университетах.

– Да, – не унимался Павел, – но классический университет, по крайней мере, обладает своей научной школой.

Андрей скучающе посмотрел на Павла:

– Угу-угу, двумя школами. Это ты в университетской программке вычитал? В Москве, может быть, в Питере – да, но не у нас.

– Никогда не слышал, чтобы гуманитарные науки требовали вложений. Ах, я ж забыл, они там в столице все поголовно на французском разговаривают! Да, физикам, может быть, и не додали синхрофазотрон, но историкам и без него неплохо работается!

– Не будь наивным, Паш, как будто эти провинциальные историки и мыслители всех мастей стоят в одном ряду с вышколенной московской профессурой?

– Даже в нашем провинциальном университете есть ученые достойные столичной кафедры. По крайней мере, все наши доктора защищали свои диссертации под руководством столичных профессоров. – Ребята обернулись. В дверном проеме стоял Владимир – брат Андрея.

Это был высокий молодой человек, на вид лет двадцати пяти, с густой черной бородой и усами. Он прошел в комнату, пожал ребятам руки. – Окончи хотя бы первый курс, прежде чем так категорично заявлять.

– Боюсь, в таком случае мне придется дважды отучиться на первом курсе – второй раз в МГУ, – отозвался Андрей, – чтобы было с чем сравнивать.

– Не бойся. – Твердо ответил Владимир. – Пьянствуете?

Ребята переглянулись.

– Да ладно, я видел, как ты бутылку со стола убрал. Не беспокойся, я родителям не расскажу, вы, главное, не увлекайтесь, чтобы мне потом откачивать вас не пришлось. Вернусь через пару часов.

Владимир вышел, а ребята остались сидеть за столом в неловком молчании. Ярослав наклонился вперед и заговорчески прошептал:

– Спалились!

Андрей занервничал, но тут же взял себя в руки и как можно тверже сказал:

– Ничего страшного. Может быть, он и зануда, но прикроет.

Некоторое время ребята сидели молча, дальнейший спор потерял смысл, да и вообще появление Владимира несколько охладило пыл. Яр размышлял над чем-то своим, опустив голову. Андрей, напротив, был весел, на лице его горел румянец, глаза блестели. Он принес в комнату гитару и начал играть. Петь он, конечно, не особенно умел, но здесь это никому не мешало, Павлу даже понравилась его игра. Ему нравилось звучание гитары, какое-то совсем-совсем легкое и печальное.

Постепенно Павел начал выпадать в привычный алкогольный осадок (он всегда грустнел, когда выпивал), смотрел по сторонам, пытаясь отвлечься от настойчивого головокружения и тупой пульсирующей мысли, зачем же он напился. Павел гнал ее от себя, но она возникала в уме с завидным постоянством. Он не знал, какие мысли тревожат в эту минуту его друзей, да и вряд ли можно было бы догадаться, он плохо знал этих людей. Яр окончательно ушел в себя, размышляя, казалось, о судьбах мира, лишь изредка поднимая голову, Андрей играл и пел, правда, иной раз очень резко ломая настроение компании:

В этом театре теней погаснут все свечи,И актеры уйдут, и закончится вечер,Лишь печально с небес улыбнется луна.И от первой секунды до последнего взглядаТолько знойное лето и печаль листопада,В жизнь длинною дорога неизвестно куда.

«Каждый молчит о своем, – пронеслось в голове Павла, – у каждого из них есть о чем молчать». И это молчание, которое сквозило в песнях Андрея или в задумчивости Яра, показалось Павлу каким-то значительным и совершенно невыразимым, превращало их в вещь-в-себе, делало их совершенно отчужденными и непознаваемыми.

И не слышно речей в этом театре молчанья,Где от радости встречи и до счастья прощанья,Лишь короткие взгляды и пустой разговор.И не прятать лица здесь не кажется сложным,Но увидеть открытых здесь почти невозможно,Кто чужой, а кто – нет, тихий слышится спор.В этом театре заката, где воспета усталость,Где в награду за смелость лишь спокойная старость,Тишина слаще всяких похвал.И за прожитый день не нашелся ответ,Только горести нет, только радости нет,Лишь наутро опять на распутье начал.