Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау
Шрифт:
Воображение отказалось повиноваться. Он ощущал легкое движение воздуха возле рта, слипшегося от воды с медом. Открыл глаза и увидел шершня, который явно нацелился сесть ему на губу. Анвальдт изо всех сил дунул на него. Шершень, отнесенный потоком воздуха, уселся на стену камеры. Но второе насекомое стало летать вокруг его головы. Анвальдт резко двигался вместе со стулом и вертел головой в разные стороны. Шершень сел на его ключицу и вонзил жало в кожу. Анвальдт придавил его подбородком и ощутил пронизывающую боль. Ключицу и нижнюю челюсть соединила синяя пульсирующая опухоль. Черно-желтое
Ведро ледяной воды привело его в чувство. Штандартенфюрер жестом руки отослал помощника. Он взял кресло за спинку и без особого труда возвратил Анвальдта в вертикальное положение.
– Ты парень боевой, – произнес он, с сокрушением разглядывая распухшее лицо узника. – Тебя атаковали два шершня, и ты убил обоих.
Кожа на твердых вздутиях болезненно натянулась. Шершни еще дергались на щербатом полу.
– Ну что, Анвальдт, может, хватит? Или хочешь, чтобы опять попросил о помощи этих агрессивных насекомых? Знаешь, я ведь их боюсь еще больше, чем ты. Так что же – хватит?
Узник кивком подтвердил, что хватит. В камеру вошел толстый палач и поставил штандартенфюреру стул. Тот сел на него верхом, положил локти на спинку и дружески взглянул на свою жертву:
– На кого работаешь?
– На абвер.
– Задание?
– Разрабатываю польскую разведывательную сеть.
– Почему тебя прислали из самого Берлина? Что, в Бреслау никого подходящего не нашлось?
– Не знаю. Я получил приказ.
Анвальдту показалось, будто из его гортани вырывается чужой голос. Каждому произнесенному слову сопутствовала боль в горле и в лицевых мышцах, одеревеневших между двумя желваками на местах укусов.
– Развяжите меня, – прошептал он.
Штандартенфюрер молча смотрел на него. Умные его глаза засветились каким-то человеческим чувством.
– Разрабатываешь, значит, польскую разведку? А что общего с этим имеют барон фон Кёпперлинг и барон фон дер Мальтен?
– На балу у барона фон Кёпперлинга был человек, за которым я следил. А фон дер Мальтен к этому делу не имеет никакого отношения.
– Как фамилия этого человека?
Анвальдта обмануло сочувственное выражение лица гестаповца. Он втянул в легкие плотный вонючий воздух и прошептал:
– Я не могу его назвать…
Наверное, с минуту гестаповец беззвучно смеялся, потом начал странный монолог. Грубым голосом он задавал вопросы и тут же отвечал себе дрожащим фальцетом:
– Кто побил тебя на балу у барона? Какой-то бугай, господин офицер. Ты боишься этого бугая? Да, господин офицер. А шершней ты не боишься? Нет, господин офицер, боюсь. Как так? Ведь ты же двух шершней убил! Причем без помощи рук! Ага, Анвальдт, я понял: два – это слишком мало для тебя… Но их может быть больше…
Гестаповец закончил басово-фальцетный псевдодиалог и неспешно ткнул окурком сигареты
Чужой голос едва не разорвал саднящее горло. Анвальдт лежал на полу и кричал. Минуту. Две. Штандартенфюрер позвал: «Конрад!» Ведро холодной воды заставило узника замолчать. А гестаповец закурил новую сигарету и раздувал ее кончик. Анвальдт с ужасом смотрел на огонек.
– Фамилия того, за кем ты следил?
– Павел Крыстек.
Гестаповец встал и вышел. Минут через пять он вернулся в камеру в сопровождении знакомого Анвальдту турка.
– Врешь. Никого с такой фамилией у барона не было, верно? – обратился он к турку, который, надев очки, просматривал пачку черно-серебряных приглашений. При этом он завертел головой, на восточный манер подтверждая истинность слов гестаповца, жадно затягивавшегося сигаретой.
– Ты отнял у меня массу времени и выставил на смех мои методы. Этим ты огорчил меня. Да и надоел, признаться, – вздохнул штандартенфюрер и несколько раз потянул носом. – Займитесь им. Может, вы добьетесь больших результатов.
Турок достал из портфеля две бутылки с медом, разболтанным в небольшом количестве воды, и медленно – из обеих одновременно – вылил их содержимое на голову, плечи и живот узника, особенно обильно поливая низ живота и гениталии. Анвальдт закричал. Из его гортани вырывались какие-то нечленораздельные звуки, но турок понял: «Я все скажу». Он глянул на штандартенфюрера, но тот подал знак: продолжайте. После чего турок вынул из портфеля банку и поднес ее к глазам Анвальдта. В ней яростно гудели и подергивали черно-желтыми брюшками с дюжину шершней.
– Я все скажу!!!
Турок держал банку в вытянутой руке. Над бетонным полом.
– Я все скажу!!!
Турок выпустил банку.
– Я все скажу!!!
Банка падала. Ударила струя мочи. Банка упала на пол. Анвальдт уже не владел мочевым пузырем. Он терял сознание. Банка не разбилась. Она лишь глухо стукнулась о бетон.
Турок с отвращением отодвинулся от бесчувственного узника. Появился толстяк Конрад. Он отвязал Анвальдта от стула и подхватил под мышки. Ноги узника волоклись по луже мочи. Штандартенфюрер приказал:
– Обмойте этого зассанца и отвезите в Особовицкий парк.
Закрыв за Конрадом дверь, он взглянул на турка:
– Эркин, почему у вас такое удивленное лицо?
– Господин штандартенфюрер, он уже был готов и начал бы петь как миленький.
– Вы слишком торопитесь, Эркин. – Краус рассматривал шершней, мечущихся в банке из толстого йенского стекла. – Вы пригляделись к нему? Сейчас он должен отдохнуть. Я знаю таких, как он. Он нам напел бы столько чуши, что пришлось бы проверять ее целую неделю. А я не могу так долго держать его здесь. Мок еще очень силен, и у него очень хорошие отношения с абвером. А кроме того, Анвальдт уже мой. Если он решится уехать из города, мои люди доберутся до него и в Берлине. А если останется здесь, я снова приглашу его на беседу. И в том и в другом случае ему достаточно будет увидеть обычную пчелу, и он тут же начнет петь. Эркин, с сегодняшнего дня мы с вами стали для этого полицейского демонами, которые никогда его не покинут…