Пригоршня тьмы
Шрифт:
Ворожейкина хотела заступиться за мужа, рассказать, что Илья пьет только по выходным, что ее он не обижает, а ребенок болеет потому, что при родах простудили. И живет ведь она не так уж плохо, не хуже людей… Но почему-то все эти слова вылетели у нее из головы. И она вздыхала, соглашаясь с Фросей. Черный мрак заслонил разум. Богомолка была во всем права.
А Фрося уже обратила свои страстные речи к отставной педагогине.
– Давно я за тобой, Маврикиевна, наблюдаю, – вкрадчиво зашептала она. – Все-то у тебя не так, все-то плохо,
Хлудова чуть заметно кивнула.
– И он тебя любил. Но не смогла ты удержать его подле себя. Манька отбила. Отбила сука крашеная. Он к тебе тянулся и сейчас тянется, но стерва эта про тебя ему нашептывает. Позорит всяко, наговаривает… Он тебя, лебедушку, как на улице встретит, обмирает весь, но подойти не может. Приворожила Манька его, к колдовкам бегала, черную отраву в зелье подмешивала. Вот где корень бед твоих!
Фрося остановилась и перевела дух.
Слушатели сидели как мышки, не в силах даже пошевелиться.
– Теперь о тебе, Катерина, – Фрося вперила перст в «совесть второго подъезда». – Фишкины! Тут ты в точку попала. Пьют кровь христианских младенцев, жируют. Ты видишь, на «Волгах» разъезжают, а почему? За счет кого? Да за счет тебя, глупая. А знаешь ли ты, что они у тебя электричество воруют? Вы хоть и в разных подъездах, но через стену живете. Вот-вот! Ты присмотрись, как у тебя счетчик мотает! Все выключи и посмотри. Они потихоньку провели к себе провод и жгут почем зря твои киловатты.
Тетя Катя, побледнев, слушала Фросю. Рот ее вытянулся в ниточку. Глаза горели сумасшедшим блеском.
– Истинная правда! – хрипло произнесла она и поднялась.
Все молчали, потрясенные проповедью.
– Ну, я пойду, – обыденным тоном проговорила Фрося.
Три женщины, как завороженные, продолжали молча взирать на нее.
Фрося удалялась, и в ее утиной походке ощущалось некое величие. Она и сама не знала, откуда взялись эти слова, которые так страстно произносила еще минуту назад. Казалось, они шли откуда-то извне. А может, все эти мысли копились в ней давным-давно и только ждали повода выплеснуться наружу?
Некоторое время троица сидела молча, потом так же молча они встали и разошлись по своим норкам. Однако начало событиям было положено.
Молодая мама Ворожейкина, принеся свое чадо домой, молча, без обыкновенного сюсюканья и лепета, уложила его в кроватку, потом принялась готовить ужин: вот-вот должен был прийти с работы ее благоверный. Делала она все как-то автоматически. Обычно Ворожейкина во время работы по дому напевала народные и популярные песни, сейчас же словно воды в рот набрала.
Щелкнул замок входной двери, появился муж
– Здорово, мать, – весело сказал он, – как вы тут без меня?
Ответом было гробовое молчание.
– Ты чего невеселая? Или съела чего не то? – Шутки Вани обычно отличались незамысловатостью и простым здоровым юмором. – Чего у нас на ужин? – с интересом спросил он.
– Щи, – односложно ответила Ворожейкина.
– Ага, щи, – миролюбиво произнес Ваня, – щи – это хорошо. Муж приходит с работы и спрашивает жену: что, мол, пожрать? Она отвечает: на первое щи похлебать, на второе меня… «Первого не надо, – отвечает муж, – давай два вторых».
Допотопную эту побасенку Ваня излагал с удручающим постоянством. Обычно Ворожейкина по окончании рассказа игриво хихикала, но сегодня отреагировала по-новому.
– В другой раз, – жестяным голосом сказала она.
– Что в другой раз? – не понял Ваня.
– …
Ваня недоуменно пожал плечами, но промолчал. Обычно он старался не вступать в спор со своей супругой, которая была на голову его выше.
Ужин продолжался в молчании. Ворожейкин понял, что «половина» почему-то не в духе, и старался вести себя сдержанно. Однако попытки сохранить мир не увенчались успехом.
– Гадство! – взорвалась Ворожейкина и в сердцах швырнула на пол крышку от кастрюли.
Ваня испуганно уставился на грохнувшую крышку, потом на жену. Та дула на обожженные пальцы. Потом презрительно посмотрела на мужа и произнесла в пространство:
– Уродов плодить!
– Не понял?! – спросил муж с легкой угрозой, за которой читалась надежда поставить супругу на место.
– Мозгляков, себе под стать.
При этих словах Ворожейкина подняла крышку и теперь держала ее, как древние скифы щит, используя ее как средство защиты.
– Я не понимаю, Нин, что это ты такое говоришь? – примирительно сказал Ваня. – Чем ты недовольна?
Но Нина, демонстративно хлопнув дверью, выскочила из кухни.
Ваня молча доел свои щи, одновременно наполняясь гневом. Он вошел в комнату с намерением дать бой.
Ворожейкина, пригорюнившись, словно Аленушка, сидела возле детской кроватки. Халат туго обтягивал ее могучее тело. Пуговицы, казалось, вот-вот оторвутся и со свистом, словно пули, полетят в разные стороны, уничтожая на своем пути все живое.
Ваня посмотрел на ее злое распаренное лицо и решил не связываться.
– Зря ты так, – только и сказал он, повернулся и шагнул к входной двери.
– Иди-иди, заморыш! – ударили в спину заключительные слова.
Отсутствовал Иван Ворожейкин примерно полтора часа, а когда вернулся, то был изрядно навеселе и полон грозного пыла. Выпив с приятелями на заросшем бурьяном пустыре, он пожаловался им на свою тяжелую долю и на бабу, неизвестно почему поднявшую мятеж.
– Поучить надо, – сказал самый сведущий из приятелей, сам, правда, не женатый. Остальные дипломатично молчали.