Приговор приведен в исполнение
Шрифт:
— Нет, это невозможно! Глупости вы говорите!
— На кон жизнь твоя поставлена, гражданин гнилой интеллигент. Карты сданы в последний раз. Требуй карандаш и бумагу и пиши от всего раскаявшегося сердца. А дадут пятнадцать — отсидишь чуток — и жалобу. Дело на пересмотр пойдет. А там, глядишь, и амнистийка какая-нибудь подкатится.
— Но я же не виноват! — воскликнул Сосновский в отчаянии. — Суд разберется!
— Пока солнце взойдет, роса очи выест, — ухмыльнулся однорукий.
И, запуганный рецидивистом, в конце концов
Сейчас Сосновский со злобой обреченного вспоминал все это, полагая, что его спровоцировал следователь, подославший этого мерзавца. А между тем кольцо судьбы вокруг него, Сосновского, сомкнулось.
Незлобивый и нежный по натуре, он посылал запоздалые проклятия в адрес следователя, прокурора, судей и всего человечества, с которым должен был так нелепо и дико расстаться по вине вершителей правосудия.
Когда-то он думал, что живет на свете не зря: он ведь оставит людям свои картины, которые и после смерти будут напоминать о нем. А теперь ему стало все это безразлично, и, если бы он мог, сжег бы свои картины и плясал бы вокруг этого костра, как дикарь.
21
Подполковник Коваль сразу заметил, что Тищенко в хорошем настроении. Хотя настроение человека, облеченного властью, ни в каких документах во внимание не принимается, однако люди — это люди, и настроение часто играет немалую роль даже там, где действия должностных лиц ограничены строгими рамками, из которых они стараются не выходить.
Коварная штука — настроение. Незаметно влияет оно на ход мыслей, на восприятие окружающего, на оценку явлений и поступков — своих и чужих.
Заметив благодушное настроение следователя прокуратуры, Коваль обрадовался и, как ни муторно было на душе, попытался улыбнуться.
Тищенко усадил подполковника в кресло и сообщил, что по области уменьшилось число тяжелых преступлений и что начальство относит это за счет хорошей профилактической работы следственного аппарата. Ожидаются поощрения и даже награды.
Слушая Тищенко, подполковник подумал, что рано обрадовался: надо было узнать сначала, почему у следователя такое хорошее настроение, ведь сейчас придется нанести удар именно по этому радужному его настроению.
— Степан Андреевич, вы знаете, что Сосновский отказался ходатайствовать о помиловании?
В тюрьме в эти дни Коваль не был и быть не мог: по закону он не имел доступа к осужденному. Но, узнав, что Сосновский не захотел просить помилования, заторопился к следователю, несмотря на то что к разговору с ним не был еще готов, — жизнь художника исчислялась теперь несколькими днями и могла оборваться в любую минуту.
— Знаю, знаю, — ответил Тищенко, и Коваль удивился той легкости, с которой произнесены были эти слова. — Он изверг и чувствует, что это ему не поможет.
— Степан Андреевич, — сердце Коваля забилось учащенно, во рту пересохло, — необходимо сегодня
— Какую еще телеграмму? — насторожился Тищенко.
— Приостановить исполнение приговора в отношении Сосновского.
Следователь посмотрел на Коваля, словно не узнавая его.
— Вы что, товарищ подполковник? — произнес он наконец. — Что за шутки?!
— Я не шучу, Степан Андреевич. Приговор не должен быть приведен в исполнение, — преодолев волнение, твердо произнес Коваль. — Я убежден, что допущена серьезная ошибка. И больше всех повинен в ней я.
В больших и круглых, как у ребенка, глазах Тищенко появилась растерянность. Полные розовые щеки его побледнели.
— Что за бред! — пробормотал он. — Вы в своем уме?
— Да, Степан Андреевич, я здоров. У меня есть основания сомневаться, что убийца — Сосновский.
— Вот как! Но где же были эти ваши основания раньше, когда предъявлялось обвинительное заключение?! — закричал Тищенко, словно забыв, что именно он безапелляционно отбрасывал какие бы то ни было сомнения Коваля.
Подполковник решил для пользы дела не напоминать ему об этом.
— У вас появились новые факты, доказательства? — спросил следователь, не сводя с Коваля неприязненного взгляда. — Выкладывайте!
— Пока еще нет… Прямых доказательств невиновности Сосновского нет…
— Так какого же черта?! — Тищенко вскочил и забегал по кабинету. — Дмитрий Иванович, — умоляюще произнес он, остановившись рядом с Ковалем, — объясните, пожалуйста, что все это значит?
— Степан Андреевич, — спокойно ответил Коваль, — у меня есть некоторые данные. Это еще не доказательства, и нужно время для проверки. Но если Сосновский будет расстрелян, то… вы сами понимаете… Поэтому исполнение приговора необходимо приостановить…
— Есть приговор областного суда, решение Верховного… Не понимаю, чего вы от меня хотите!.. — Тищенко испытующе посмотрел на Коваля. — Дмитрий Иванович, простите, ради бога, но, может быть, вы переутомились?.. Не молодой же вы человек, много работаете… Знаете что, — уже добродушно закончил он, — а не обратиться ли вам к комиссару насчет отпуска? Путевочку возьмите в санаторий. Отдохните. И у вас исчезнут навязчивые идеи.
— В таком случае я сам обращусь к прокурору области или дам телеграмму генеральному от своего имени.
— Вы понимаете, что говорите? — снова вскипел Тищенко. — Думаете о том, чем это кончится прежде всего для вас?
— Да, понимаю. Но лучше признать ошибку, пока ее можно исправить.
— В чем же ошибка?
— Мне кажется, мы связали себя первоначальной обвинительной версией. И пошли по ложному пути.
Коваль не решался пока рассказывать следователю о двойнике Петрова, о своих предположениях, которые еще ничем не подтверждались и смахивали на домысел. Это могло вызвать у Тищенко обратную реакцию.