Приговоренная. За стакан воды
Шрифт:
Отныне я не вижу ничего кроме решеток, мокрого пола и почерневших стен. Запах слизи, мочи и пота пропитал все вокруг. Даже для деревенской девушки такая вонь нестерпима. Мне казалось, что со временем я привыкну, но нет. Это запах смерти, запах отчаяния…
Не знаю, сколько мне еще осталось. Всякий раз, когда дверь камеры открывается, сердце начинает биться чаще. Я в руках Господа, и не знаю, что со мной будет. Это жестоко, ужасно.
Девушка из полей сахарного тростника — вот кто я. Когда муж впервые коснулся меня, он сказал, что моя кожа сахарная на вкус.
— И не забудьте сказать ей, что ее кожа сахарная на вкус.
Нам едва исполнилось пятнадцать, а разница между мной и подружками-мусульманками уже чувствовалась. Например, во время Рамадана я пряталась, чтобы попить воды днем, ведь мусульмане должны были поститься от рассвета до заката. Но тем не менее я не чувствовала себя отрезанной от подруг. До тех пор, пока не попала в тюрьму. Прежде, несмотря ни на что, я была одной из них.
Сегодня же я присоединилась к пакистанским богохульникам. Не важно, виновны они или нет, их жизнь перевернулась.
В лучшем случае, она будет разрушена долгими годами тюрьмы. Но чаще всего обвиненные в таком страшном преступлении — будь они христиане, индуисты или мусульмане, — погибают в застенках от рук сокамерников или охранников. А если в исключительных случаях «богохульники» выходят из тюрьмы, то на свободе их, как правило, все равно убивают.
В моей стране богохульство — несмываемое пятно. Даже оказаться под подозрением — уже преступление в глазах религиозных фанатиков, которые судят, приговаривают и казнят во имя Господа. А ведь Аллах — это чистая любовь.
Не понимаю, как люди могут причинять зло, оправдываясь верой. Хотелось бы надеяться, что мы — прежде всего мужчины и женщины, а уже потом представители какой-либо религии.
Сейчас я глубоко сожалею о том, что не умею ни читать, ни писать. Только теперь я поняла, насколько серьезным препятствием это может стать. Если бы я умела читать, возможно, я не сидела бы в этой камере, и наверняка могла бы хоть отчасти контролировать ситуацию. Но вместо этого я оказалась жертвой обстоятельств и продолжаю ею оставаться. По словам журналистов, десять миллионов пакистанцев готовы убить меня собственными руками. Мулла Пешавара даже обещал за мою голову целое состояние, 500 000 рупий — столько стоит красивый дом с тремя комнатами и всеми удобствами. Не понимаю, за что на меня так ополчились. Я всегда с почтением относилась к исламу, меня воспитывали в уважении к этой религии.
Я даже радовалась тому, что в нашей маленькой деревенской школе мои дети учатся читать священную книгу мусульман.
Я стала жертвой огромной коллективной несправедливости. Вот уже на протяжении двух лет я в заключении, скована, связана, отлучена от мира и жду смерти.
Я, Азия Биби, не преступница, но виновна в том, что меня считают виновной. Быть христианином в Пакистане всегда было зазорно, но теперь я уже начинаю думать, не приравняли ли это к преступлению.
И все же, сидя в тесной камере без окон, я хочу выразить свою ярость, хочу, чтобы весь
В чем же моя вина? В том, что в сорокаградусную жару я сделала глоток воды из колодца, принадлежащего мусульманкам, отпила из «их» стакана.
Меня, Азию Биби, приговорили к смерти из-за жажды.
Меня бросили в тюрьму за то, что я пользовалась тем же стаканом, что и мусульманки. Эти глупые деревенские бабы считают нечистой воду, поданную христианкой.
Господи, я не понимаю, за что Ты обрекаешь меня на такие муки?
Я хочу, чтобы мой слабый голос поднялся из этой грязной ямы и изобличил всю несправедливость и варварство. Чтобы все, кто желает моей смерти, узнали о том, что я много лет проработала на семью богатых чиновников-мусульман.
Я хочу рассказать тем, кто меня обвиняет, что эти добрые мусульмане не были оскорблены, что христианка готовит им еду и моет посуду. Шесть лет я посвятила им, они стали мне второй семьей и любили меня как собственную дочь!
Я ненавижу этот закон о богохульстве, из-за которого было убито столько ахмадистов, христиан, мусульман и даже индуистов. Сколько таких же невиновных людей, как и я, оказались в тюрьме из-за этого закона!
Почему же политики допускают подобное?
Только губернатор Пенджаба Салман Тасир и министр по делам религиозных меньшинств Шабаз Батти осмелились поддержать меня, публично осудив этот отсталый закон, который сам по себе является богохульством, ведь он лежит в основе притеснений и расправ во имя Господа.
Этих двоих храбрецов убили за то, что они восстали против несправедливости.
Один из них был мусульманином, другой христианином. Оба прекрасно понимали, что рискуют жизнью. Но, несмотря на все угрозы, эти достойные гуманисты не отказались от борьбы за религиозную свободу, за то, чтобы христиане, мусульмане и индуисты могли жить счастливо бок о бок на исламской земле.
Да, они заплатили за свои убеждения самую высокую цену. И все же то, что мусульманин и христианин пролили кровь ради общего дела, вселяет надежду.
Но запуганное правительство подчиняется диктату фундаменталистов, и потому, по словам Ашика, ужасный закон о богохульстве никогда не будет изменен.
А значит, он будет и дальше отбирать невинные жизни.
Я должна вновь предстать перед судом, чтобы подать апелляцию и опротестовать мой смертный приговор. Но я уже не верю в справедливость суда, который сваливает всю вину на маленьких людей вроде меня. Даже если каким-то чудом я доживу до пересмотра приговора, то позже меня все равно убьют.
История простой крестьянки — моя история — вдруг стала делом государственной важности.
Отныне я — Азия Биби — символ закона о богохульстве, и с этим я ничего поделать не могу.
Такое чувство, будто я упала в бездонную черную дыру, из которой мне уже не выбраться. И я с ужасом ожидаю своего часа. Если меня и освободят, я не дам ломаного гроша за свою жизнь в Пакистане. Мне нужно будет найти страну, которая примет меня, потому что на родине я не нужна. Я буду вынуждена бежать из любимых земель, но ярость, накопившаяся за два года в тюрьме, дает мне силы: теперь я готова жить, пусть даже за границей, со своей семьей, которой тоже угрожает гибель.