Приговоренные к приключениям

Шарапов Вадим Викторович

«Диктофон бы! Полцарства за диктофон!» — мысленно взвыл Вар не один десяток раз, слушая эти рассказы. Он понимал, что изменчивая человеческая память постепенно сотрет мелкие детали, затянет туманом подробности. И поклялся себе, что непременно запишет все, как только вернется в «Дубовый Лист».

А потом все закончилось — так же неожиданно, как и началось.

— Уважаемый Авл Мурий, — Евтерпий, как всегда неслышно возникший рядом, виновато поклонился, извиняясь, что прервал беседу. — Тебя у ворот просит какой-то… — он пренебрежительно двинул бровями,

ухитрившись вложить в этот короткий жест истинно патрицианское высокомерие, удивительное для вольноотпущенника, — какой-то плебей, по виду — вылитый бандит-субуранец. Внутрь его, конечно, не пустили, так он просил передать, что, мол, «все вернулось, и он ждет обещанного». Не знаю, о чем болтает.

— Зато я знаю! — Фараон, широко улыбаясь, подпрыгнул, точно на пружине. — Прошу прощения, Луций Корнелий, я сейчас. Должен тому парню денарий.

Он поспешно ушел и спустя короткое время вернулся. Кивнул Вару, и тот понял — время пришло, теперь точно. Он встал, поглядел на перстень с изумрудом и перевел взгляд на Суллу, молча и серьезно смотревшего на компаньонов.

— Ничего не объясняй, Вар Квинтилий. И ты тоже, Авл Мурий, — сказал бывший диктатор. — Это совершенно ни к чему. Сейчас вы уйдете, и я точно знаю, что на этот раз боги благоприятствуют вам, а не мне. Меня они лишили лучших собеседников за всю мою жизнь, и вот-вот отнимут замечательнейших собутыльников. Вы не вернетесь, и, скорее всего, исчезнете не только с моей виллы, но из Рима тоже. Это были славные дни, будто целая жизнь уместилась в них.

Он встал и протянул гостям обе руки. Вар и Фараон стиснули крепкие ладони квирита. Потом Сулла отпустил их руки и коротко кивнул.

— Идите, друзья, — сказал он. — И вот что, Авл Мурий. Я обещал тебе не менее достойный подарок, чем твоему товарищу. Возьми эту шкатулку.

Он подтолкнул по столу небольшую изящную шкатулку слоновой кости.

— В ней лежит флакон с противоядием самого Митридата Евпатора. Он носил этот флакон на груди. Не спрашивай, как он достался мне, поскольку этот старый понтийский пройдоха все еще жив, Рим пока не отрубил этой змее голову. Ни один яд не в силах одолеть это снадобье. Надеюсь, что тебе никогда не придется на себе испробовать силу «митридатиума». Но вот что интересно — я обнаружил, что эту смесь можно использовать в качестве хорошего мужского аромата, который невероятно нравится женщинам всех возрастов. Так что расходуй его бережно, друг мой. Приятно пахнуть — это ведь тоже важно!

Луций Корнелий Сулла подмигнул и расхохотался.

Так они и оставили римлянина — уходя по дорожке виллы, не оглядываясь и слыша за спиной раскаты смеха.

Рим. Район Субура. Каупона «Дубовый Лист»

— Как же я рад, — сказал Фараон.

— И я, — отозвался Варфоломей.

Они стояли и смотрели на дверь, пробитую заклепками, на два светильника над входом и нарисованный чуть выше дубовый лист рядом с винным кувшином. Скамейка, на которой обычно сидел охранник, на этот раз была пуста.

— Похоже, это недвусмысленный намек, — посмотрев на пустующую скамью, заметил валлиец.

— Согласен.

Вар толкнул дверь, и оба вошли внутрь. В каупоне опять было пусто, ни души.

Хотя нет.

Одна душа сидела прямо на стойке и злобно таращилась на них.

Мануанус

Инферналис выглядел неважно. Щетина на его тощем теле торчала какими-то особенно неопрятными клочьями, хобот выглядел так, будто его жевали. Выпучив глаза, монстр смотрел на приятелей. Потом он издал жалобный стон и повалился на стойку, раскинув лапы.

— Ой, ну вот только не надо тут обморок изображать, — сказал бессердечный Варфоломей.

— Неть! — обвиняюще скрежетнул Мануанус. — Мясь неть! Корьмь неть! Коть съель! Коть сыть! Голодать!

Он втянул живот до самого позвоночника, окончательно превратившись в памятник жертвам Великого ирландского голода. Всем своим видом домашний монстр показывал, какие муки он перенес.

— Кстати, а кот-то где? — озадаченно спросил Фараон. В ответ Мануанус разразился невнятными ругательствами, замахал костистыми конечностями и принялся подпрыгивать на стойке.

— А тряпки свои ты зачем на очаге разложил? — осведомился Вар неласково. Потом принюхался и протянул: — А-а-а. Ясно…

— Коть! — взвизгнул Мануанус Инферналис. — Коть мокрь! Гадь коть!

Черный котенок обнаружился на полке у двери. Точнее, это был уже вполне себе крупный кот взрослых размеров. Он приоткрыл один глаз, когда Фараон почесал его заухом, громко затарахтел и подставил теплое брюхо.

— За неделю вымахал, а? — озадаченно сказал валлиец. — Это как так?

— Неть! — рявкнул Мануанус. — Годь! Годь рось!

— Год?

Оба приятеля застыли с открытыми ртами. Первым пришел в себя Вар. Повар обвел взглядом зал «Дубового Листа» и укоризненно спросил:

— Ну и где тебя носило?

Что-то звякнуло и выкатилось из-под лапы у кота. Блестящий кругляшок, подскакивая, покатился по полке. Валлиец подставил ладонь и поднес ее к глазам.

Крупная золотая монета лежала портретом вверх.

— Victoria Dei Gratia, — медленно прочитал хозяин «Дубового Листа». — Соверен. Тысяча восемьсот сорок второй год.

Вар подошел и тоже посмотрел на профиль молодой королевы Виктории.

Хмыкнул.

— Что думаешь?

— Пойду-ка я, пожалуй, почитаю.

— Что почитаешь?

— Про викторианскую кухню, — вздохнул повар.

— Вот как, — пробормотал валлиец. — Ну что ж. Интересный намечается поворот.

Глава 14. Тени в переулках

Дьявол молча глядел на Варфоломея, и в глазах его клубился страх, ярость от того, что его лишили добычи, застигнув врасплох на месте, где он меньше всего хотел бы сейчас находиться, и… что-то еще. Варфоломей не понял, что.

Неудивительно. Было темно, как в бочке – в этом грязном переулке не горел ни один фонарь, ближайший сейчас освещал Коммершиал Стрит, там же прохаживались и местные «бобби», постукивая своими дубинками по стенам и кованым оградам. В переулки полиция совалась редко, здесь было царство крыс, нищих, дешевых шлюх. И Дьявола.

Сейчас именно он, одетый в темную крылатку, высокие сапоги и цилиндр, окончательно затенявший лицо, стоял напротив повара.

Но Варфоломей все-таки видел страх в его глазах.