Приговоренный
Шрифт:
— Нам-то чего?
— Ты что, еще не поняла, что он, Петрович, нас спасает? Если мы отстанем от него, нас тут же пристрелят. Мы свидетели, понимаешь? Много знаем. И если мы Иванцову на Библии поклянемся, что никому и ничего не скажем, он нас все равно убьет. Сейчас Гладышев для нас — единственная защита.
— Ну, если он такой весь из себя чекист, так почему он нас в областное КГБ не отвел? Уж там бы нас прикрыли как-нибудь!
— Значит, он здешним не доверяет.
— Не доверяет, а сюда нас притащил почему-то?
— Потому и притащил, наверно, что эта подполковница нелегально
— Это кто?
— Это начальник областного ФСБ. Может быть, он тоже с Иванцовым сотрудничает в каких-то темных делах.
— У тебя все «наверно» да «может быть». А я вот смотрю на рожи и вижу: и сам он, «капитан» этот, — бандит, и там, на даче, была банда, и здесь, баба эта — бандитка. А здесь небось ихняя «махина».
Вера непроизвольно огляделась. При слове «малина» ей всегда представлялось не раз виденное в милицейских фильмах: замызганное помещение, груды окурков, немытой посуды, бутылок пустых и недопитых, ужасные рожи уголовников, размалеванные шлюхи с фингалами под глазами, награбленное добро, лежащее чуть ли не кучами. Кроме того, ей по долгу работы в газете два-три раза довелось присутствовать при арестах алкашей за бытовые убийства. Поэтому ее память дорисовывала к этой картине тараканов, засохшую блевотину, омерзительные тухлые запахи.
Здесь ничего такого не было. Обычная, довольно чистенькая комнатка с двумя диванчиками, гардеробом, журнальным столиком и этажеркой. Все не новое, но и не ободранное, не порезанное ножами. На этажерке — старомодная кисея, внутри — книги. На стене — какие-то семейные фото, ничего похабного. Диваны застелены зелеными накидушками. Подушечки вышиты крестом. Окошко, правда, немного запылилось. Кроме того, оно с внешней стороны защищено решеткой и выходит в яму-нишу, сверху перекрытую еще одной решеткой, но внутри комнаты — чистые ситцевые занавесочки, носы об них или грязные руки явно не вытирают. Скромно, старомодно, но аккуратно. И никаких бутылок, окурков, грязи. Даже сыростью не пахнет, хотя потолок тут иногда протекал, должно быть. А что касается лица Марьи Ивановны, то ничего специфически уголовного в нем Вера не заметила. Обычная, немного запустившая свою внешность женщина средних лет. Таких сейчас полным-полно. И кстати, вполне может быть офицером. Такого же типа инспекторов по делам несовершеннолетних Вера видела немало.
И с чего это Надя подумала, будто это притон?
Пока Надя с Верой препирались, сидя взаперти, Клык с Марьей калякали на кухне. Сто граммов Клык принял не без удовольствия, под соленые грибочки, но более того не жаждал. Разговор шел сугубо деловой, надо было изложить Марье ситуацию и подумать двумя головами, как быть дальше.
— Да, — покачала головой Маша, когда Клык рассказал ей суть своих проблем, — далеко заплыл, милок.
Погадать тебе, что ли? Может, так сердце успокоится?
— Я в эту фигню не верю, — проьорчал Клык. — Давай по делу.
— Если по делу, то мотать тебе надо поскорее.
И если по совести, то лучше одному. Завалят тебя эти крали. Опять же если у тебя есть ксива а у них нет, то уехать туго будет. Везде паспорта требуют. Сделать им, конечно, можно, но на фига? Мозги им
— Ну и что ж мне, мочить ее? I
— Вот уж грех на душу не возьму — сам решай. Но если она мне хату завалит, на тебя многие обидятся. Тогда, милок, лучше сам иди к Иванцову. Расстреляйте, мол, гражданин начальник, пока те зарезали, — ухмыльнулась Маша.
— Ладно, — отмахнулся Клык, — предположим, что мне надо их двоих довезти. Что посоветуешь?
— Первое: не ехать ни на поезде, ни на автобусе, ни на попутках. Иванцов и Найденов уже вторую неделю шуруют вовсю. Народу похватали — тьма! Никто ничего понять не мог. А это они тебя выцеживали. Если ты на вокзале появишься — сразу слепят.
— Что ж мне, самолетом лететь?
— Там тем более загребут. Паспорт паспортом, а рожу увидят.
— Это я и без тебя знаю. На собаках ехать?
— И то не в кайф. Электрички тоже с вокзала идут, по ним контролеры ходят с омоновцами. Приберут.
— Совсем запутала!
— Речкой надо ехать, миленький. Речкой! Хоть и не торопясь, зато тихо. Не на «Ракете», не на «Метеоре», конечно. Сегодня вечером буксир-толкач с баржами пойдет на Москву. Трое суток — и гама. Капитан — свой. У меня с ним дружба. Курбаши тебе пару лимонов подарил? Подарил. Значит, один придется отстегнуть. Возвращать-то все равно некому…
— Как некому? — вскинулся Клык.
— Убили Курбаши. Утром по радио сообщили, что, мол, при совместной операции здешней и соседней милиции был убит Курбатов, главарь преступной группировки, оказавший при задержании вооруженное сопротивление. Я думала, ты знаешь…
— Каким ты местом слушала, Марюха? Задницей, что ли? Я ж сказал, что получилось и как!
— Стара стала, забывчива. Склероз небось, — прищурилась Марья. — А может, жив он, а? Тебе ведь тоже на том свете положено быть, а ты здесь гуляешь.
— Так ты, стало быть, овца траханая, меня колола? — озлился Клык. — За ссучившегося держишь?
— Ты язык, недоносок сопливый, засунь своей маме! — рявкнула Маша. — Если управляться с ним не можешь. Я за «овцу» обидеть могу, понял? Мне бы вообще ничего тебе не говорить, а сыпануть клофелину, резануть сонного — и все проблемы. Вот как я не верю. А я к тебе, засранцу, с понятием. Потому что такого дела, чтобы прокурор фиктивный акт писал, не бывало. И от Черного, и от Курбаши про тебя ничего не утекало. Да раньше, если б такое было, вся тюрьма бы уже трепалась. А тут — глухо, как в танке.
— Значит, смог прокурор секретность обеспечить, — осклабился Клык. — Ладно, Мань, прости за грубость. Вернемся к нашим баранам, раз ты за «овцу» обиделась. Всерьез говоришь насчет реки?
— Серьезней некуда. Только вот о чем подумай, гражданин «капитан». Соврал девкам, что мы из КГБ, или как его теперь там. Ладно, поверили они, что все местные куплены и надо напрямую в Москву ехать. Но до меня-то ты уже добрался. А я кто? Резидент. Я могу отсюда по рации отстучать, чтоб за тобой самолет с десантом прислали. Почему ж не стучу, а вместо этого тебя на пароходе отправляю? Как ты это бабам объяснишь, а?