Приказ №1
Шрифт:
— Екатерина Алексеевна, миленькая, дайте мне, пожалуйста, два бокала.
— Что, решили тайный тост произнести? — Хозяйка улыбнулась, достала из буфета бутылку и протянула ее Михайлову. — Погодите минуточку.
Загадочно улыбаясь, она вышла из комнаты, а когда вернулась, в руках у нее были хрустальные бокалы.
— Вот, возьмите. Чует мое сердце, что тост, который будет произнесен в вашей комнате, достоин того, чтобы пить шампанское из этих бокалов. — И, чуть смутившись, добавила: — В молодые годы из них пили только мы с мужем.
Когда
— С этой минуты я буду называть тебя Мишей. За то, Мишенька, чтобы дело, которому ты посвятил себя, которому служит мой отец да в меру сил и я, победило!
— Спасибо, родная! — растроганно произнес Михайлов и добавил: — Выпьем за величайшую силу на земле, которая, я уверен, поможет нам в нашей борьбе, — за нашу любовь!
Они, стоя, выпили до дна...
ВЕСТИ
В тот воскресный день Михайлов и Софья Алексеевна были приглашены в гости к Любимову. За ними забежал Гарбуз. Прямо с порога он громко сказал:
— Одевайтесь потеплее, мороз трескучий, как в Сибири. — И, вскользь глянув на наряд у Михайлова, не удержался: — Софья Алексеевна, гляньте-ка на этого щеголя. Не зря их у нас в Минске зовут земгусарами.
Михайлов знал Гарбуза давно, не раз в далекой Манзурке вдвоем коротали зимние вечера. Гарбуз отличался веселым и добродушным нравом, любил шутки и простоту обращения. Он озорно подмигнул Соне:
— Софья Алексеевна, вношу предложение: мы с вами идем по одной стороне улицы, а этот франт — по другой, чтобы люди не подумали, что он — наш знакомый.
Обмениваясь шутками, они вышли на улицу. Февраль только начинался и по всем приметам обещал много морозных дней.
Гарбуз, держась чуть позади — узкий и не очищенный от снега тротуар не позволял всем троим идти рядом, — говорил:
— А я хорошо помню февраль прошлого года. Было очень тепло, почти все время стояла плюсовая температура.
— Зато лета, считай, не было, — обернулся к другу Михайлов. — Не зря люди говорят: морозы в феврале, тепло — в июне.
Когда примерно через полчаса они пришли к Любимову, все, кроме Мясникова, были уже в сборе. У них издавна велось, что любая встреча превращалась в короткое совещание. Сегодня тем более был повод: приехал Алимов. Пока женщины хозяйничали, мужчины собрались в соседней комнате.
— Александр Федорович задерживается — прибыл связной из Могилева, — сказал Кнорин. — Может, послушаем пока Алимова?
— Давайте. Но я что-то его не вижу, — покрутил головой Михайлов.
— Сейчас придет. Он в сарай за дровами вышел.
Не прошло и минуты, как Алимов, громыхнув на кухне дровами, уже здоровался с Михайловым и Гарбузом.
— Мясникова я видел утром, и он мне поручил проинформировать вас о результатах поездки.
Алимов доложил о том, что ему удалось выяснить в Москве и Петрограде.
— Как видите, — закончил он свой рассказ, — ни в Петрограде, ни в Москве никто из наших о Чароне слыхом не слыхал.
—
— Понадобилось по ходу дела. Московские товарищи дали мне связного, который и помог связаться с петроградскими большевиками. — При этих словах Алимов густо покраснел. Чтобы скрыть смущение, начал сбивчиво и поспешно говорить: — В Петрограде обстановка, как перед грозой. Войска приведены в полную готовность. Ежедневные манифестации. Перед самым моим отъездом солдаты и полицейские открыли огонь по манифестантам на Невском проспекте. Погибло много людей.
Затем Алимов рассказал о Морозике, который находился в тюрьме вместе со Щербиным, и некоем шпике охранки под кличкой «Сыроегин», который около года назад выехал в Минск с особым заданием. Роман протянул Михайлову сложенный вчетверо небольшой лист бумаги.
— Это расписка Сыроегина в получении денег: товарищам удалось похитить ее из архива охранки. Думаю, расписка поможет нам кое в чем разобраться.
— Молодец, Роман, — потер руки Михайлов. — Почерк — это то, на чем можно поймать агента с поличным.
В дверь постучали, и в комнату вошла Соня.
— Мне приказано пригласить вас, дорогие мужчины, к столу...
Лишь к концу веселья появился Мясников. С первого взгляда можно было понять, что Александр Федорович сильно взволнован. Он сел за стол, но к еде не прикоснулся, сразу с необычным подъемом заговорил:
— Друзья, сегодня я могу сказать, что дни самодержавия сочтены. Ему не помогут ни штыки, ни драгуны. Но и для нас с вами наступил час решительных действий. Из Петрограда пришел приказ: активизировать деятельность всех большевистских организаций. Я только что расстался со связным из Могилева. Вот последние известия: царь обеспокоен положением внутри страны гораздо больше, чем обстановкой на фронте. Вчера он приказал генерал-адъютант Иванову возглавить войска, которым надлежит навести «железный» порядок в столице. Выделены самые надежные части. С Северного фронта сняты два полка пехоты, с Западного — две бригады, даже из своего конвоя его Величество не пожалели батальона георгиевских кавалеров. Кроме этого, Иванову придается тридцать стрелковых батальонов, шестнадцать кавалерийских эскадронов; в его подчинение также поступают гвардейские полки петроградского гарнизона. Царь даже пошел на крайнюю меру: подчинил Иванову Совет Министров.
Мясников замолчал и вопросительно посмотрел на Михайлова, взволнованно расхаживающего по комнате. Кто-кто, а он-то хорошо понимал, что значило это сообщение.
— Это агония, — сказал он наконец, — и наша задача — ускорить ее. Мы должны направить в каждый батальон, в каждую роту, следующие в Петроград, своих агитаторов. Надо разъяснить солдатам, против кого ведет их генерал Иудович, в кого их хотят заставить стрелять...
Мужчины уединились в соседней комнате и начали совещаться. Было принято решение, что в городе остаются только Михайлов, Мясников и Гарбуз. Остальные немедленно выезжают в войска.