Приказ №1
Шрифт:
— А нас все знают, — улыбнулась вошедшая с дымящимся чугунком хозяйка — Достаточно написать: «Ивенец, Пупко». К нам люди со всей округи, как в музей, ходят.
— Вообще-то, наша улица Койдановской называется, — смущенно добавил парень.
После ужина, несмотря на сильную усталость, Михаил Александрович еще долго разговаривал с Аппо— линарием. Узнал, что его старшие братья — Станислав и Эдвин — на фронте, а сестра Стефания замужем и живет отдельно.
— Нет, Апполинарий, я себе не прощу, если не позабочусь о том, чтобы твой талант служил людям.
Апполинарий Пупко смущенно и недоверчиво
— Спасибо, — только и ответил он. — Вам бы отдыхать надо, устали ведь.
Михайлов прошел в комнату, где уже мертвым сном спали его спутники. Лег, сомкнул глаза, но перед взором его продолжали стоять деревянные фигуры, которые, казалось, вот-вот оживут. Постепенно мысли переключились на главную цель поездки, и он обеспокоенно подумал, что нет точной договоренности о предстоящей завтра встрече с местными большевистскими руководителями.
Но волнения оказались напрасными. Как только робкое зимнее утро заглянуло в окно, в комнату постучали. Первым, как был в кальсонах и босиком, бросился к двери Чарон. «Ишь, какой прыткий!» — подумал Михайлов, надевая сапоги.
В комнату вошли два солдата. Первый, высокий и худой, как жердь, громко сказал:
— День добрый в хату. Кто здесь есть из Земсоюза?
— Вот мы и будем, — быстро ответил Чарон.
— А кто старший? — спросил солдат.
Михайлов, уже одетый в свой полувоенный костюм, сказал:
— Я старший. Подождите, пожалуйста, в сенях, я сейчас выйду.
Солдаты, громко стуча смерзшимися на морозе башмаками, вышли. Михайлов заметил Чарону:
— Вы бы, Евсей Маркович, штанишки натянули, а то ненароком сестра милосердия или еще какая дама заглянет.
Он вышел в сени.
— Здравствуйте, товарищи! Я — Михайлов. Сколько будет дважды три?
— Семь, — ответил высокий. — А по-вашему сколько?
— Девять.
— Правильно, — заулыбались солдаты. — Здорово, товарищ!
Тот, что был пониже, с улыбкой на давно не бритом лице, доложил:
— Давно вас ждем. Хотят солдаты услышать правдивое слово. А то чего только офицеришки наши не наговаривают: и что большевиков всех переловили да в каталажку пересадили, и что Ленин продался немцам и австриякам, и его помощники даже воюют против нас.
— И что, люди верят этой болтовне?
— Мы, конечно, не верим, но, товарищ дорогой, и среди солдат разный народ есть.
— Ясно. У меня к вам просьба: никому, кроме меня, не называйте своих и других фамилий, а также номера частей, в которых служите. Это для конспирации. Скажите, где бы мы могли спокойно поговорить?
— Об этом позаботились, — ответил высокий солдат. — Здесь недалеко есть хата, которую с приближением фронта хозяева бросили и уехали.
— Великолепно, — потер руки Михайлов. — Сейчас я только потороплю своих товарищей и пойдем.
Он вернулся в комнату и увидел, что все трое уже одеты.
— Молодцы, что не заставили ждать. Идемте!
В пустой, как гумно, давно не топленной хате долго не задерживались — только распределили обязанности.
— Со мной пойдет Евсей Маркович, — сказал Михайлов. — Ты, Николай, — с Петром. Сопровождать нас будут эти товарищи. Помните, выступаем на передовой.
— Да-да, спасибо, я понимаю, — быстро проговорил Чарон и, не удержавшись, спросил: — А как быть со сведениями о местных партийных организациях? Прикажете, как и в Могилеве, мне снова заниматься этим вопросом?
— Об этом — несколько позже, а сейчас пошли. — Михайлов поднялся.
Метель разгулялась вовсю, и высокий солдат, сопровождавший Михайлова и Чарона, кутаясь в свою куцую, болтающуюся на худых плечах шинель, удовлетворенно сказал:
— Погода-то словно по заказу, офицеры меньше шастать по окопам будут.
В небольшой балке, закрытой с трех сторон лесом, собралось человек двести. На подступах к месту собрания стояли наблюдатели. Для оратора была приготовлена «трибуна» — два поставленных друг на друга больших ящика из-под снарядов. Михайлов ловко взобрался на них и поднял руку:
— Товарищи! Я привез вам, фронтовикам, привет и сочувствие большевиков и трудового народа Минщины!
По рядам, словно шелест, прошел тихий говор. А Михайлов продолжал:
— Царь и его холуи — помещики, банкиры, заводчики и фабриканты — день ото дня долдонят, что эту несправедливую братоубийственную войну нужно вести до так называемого «победного конца». Они произносят тосты за победу «русского оружия» в ресторанах, на разного рода приемах, купаясь в роскоши и бесясь от жира. Но скажите, так ли уж эта война нужна простому народу? — Михайлов неожиданно обратился к стоявшему невдалеке пожилому солдату: — Вот скажи, отец, нужна тебе война?
Солдат смутился — надо же, ни с того ни с сего оказался в центре внимания, — но быстро нашелся и злым простуженным голосом ответил:
— Эта война нужна разве что вшам, которые скоро сожрут меня заживо, а я хотел бы еще на деток своих поглядеть, их у меня пятеро, да и женку обнять.
Кто-то из солдат помоложе звонко подхватил:
— Как немца или австрияка в рукопашной!
Вокруг засмеялись, а солдат, к которому обратился Михайлов, громко крикнул:
— Правильно говорит товарищ офицер! На какой хрен нам эта война, что она дает? Царю она нужна да богатеям всяким, панам! И нашим, и германским.
— Верно говорит солдат! — Михайлов поднял руку, и толпа затихла. — Здесь, вблизи передовой, расположены замки князей и прочих богачей, таких как Друцкие, Соколинские, Святополк-Мирские. Видели, поди, их?
— Видели, видели! — закивали солдаты. — Там обычно штабы и генералы размещаются.
— Правильно! И вы думаете, противник не знает об этом? Еще как знает! Но ему, а точнее вражеским командирам, не хочется своих же бить. Какой резон богачу богача бить? Для них лучше, чтобы солдаты — русские и немецкие рабочие и крестьяне убивали друг друга. Пока льется кровь, кто станет думать о революции? Им дела нет до того, что вас ждут жены и дети, что погибнет на фронте кормилец семьи. Для них главное — капитал...