Приказ №1
Шрифт:
Михайлов понимал, что шпик, которого он только что встретил, на какое-то время, чтобы не выдать себя, задержится в доме. За эти несколько минут надо проверить, нет ли второй полицейской ищейки, и по возможности уйти. Выждав немного и убедившись, что шпик, скорее всего, был один, он уже подумывал, в какую бы сторону направить стопы, и тут удача: по улице, отчаянно тарахтя мотором, катило авто. «Оверланд»! — Михайлов и раньше видел на улице города эти автомобили. Их было в Минске всего несколько. Еще четыре года назад инженер Свентицкий получил в городской управе разрешение на перевозку по городу пассажиров. Об этом как-то рассказывал Мясников.
— До Кальварии довезете?
— Охотно. Тем более что платить — вам.
— Поехали.
Мотор затарахтел сильнее, автомобиль тронулся и начал набирать ход. Михайлов посмотрел назад и чуть не расхохотался. Около арки, из которой он только что вышел, метался взад-вперед его преследователь, а к нему через улицу, по-птичьи размахивая руками, бежал второй. Не трудно было догадаться, какие чувства они испытывали. Улыбаясь, Михайлов сел поудобнее, как и подобает господину с тугим кошельком: кто иной рискнет прокатиться на этом чуде техники?
«А, хоть разок! — озорно, по-мальчишечьи подумал Михайлов, но тут же загрустил. — Впрочем, радоваться нечему, это мне дорого обойдется. В буквальном смысле».
Конспиративная квартира, на которой Михайлов должен был встретиться с Мясниковым и другими товарищами, находилась в окраинной слободе, сплошь застроенной небольшими деревянными домиками. Здесь ютилась городская беднота да те, кто в поисках лучшей доли перебрался из деревни в город. По единственной в слободе Кальварийской улице, пожалуй, впервые катил автомобиль. Но вскоре он затормозил. Водитель (а может, это был и сам владелец машины) сказал пассажиру:
— Знаете, господин, я боюсь дальше ехать. Посмотрите, улица все уже и уже, да и снег глубокий. Мне, пожалуй, не развернуться.
Михайлов не возражал. Главное сделано — он оторвался от шпиков. Испытывая перед пассажиром чувство неловкости, водитель взял с него сравнительно недорого. «Как извозчик», — с улыбкой прикинул в уме Михайлов.
На конспиративной квартире кроме Мясникова его дожидались Алимов и еще двое молодых парней.
Михайлов коротко рассказал о сложившейся ситуации и сразу же направил одного из парней, Петра Солдунова, в железнодорожные мастерские предупредить Антона Михайловича. Правда, Михайлов у себя в комнате ничего такого, что могло заинтересовать полицию, не держал, да и с хозяевами было условлено, что говорить в таком случае. Но лучше все-таки Антона Михайловича поставить в известность.
Когда Солдунов ушел, Михайлов продолжил:
— Я думаю, что задерживать они меня пока не собираются. Их цель — выявить всех руководителей нашей организации, связи, конспиративные квартиры и так далее. Что ж, поводим шпиков за нос.
— А что делать с Чароном? — спросил Алимов.
— Пока ничего. — Михайлов улыбнулся. — Просто возьму его с собой на фронт, а ты, Роман Петрович, поторопись с выездом в Москву. Вот тебе адрес моего старого верного товарища Катурина. Он и поможет разобраться по Чарону. И еще... — Михайлов смущенно протянул Алимову конверт. — Это письмо отправишь из Москвы.
Мясников лукаво покачал головой, но спросил о другом:
— Ты хочешь ехать без Романа?
— Да.
— А зачем Чарона берешь с собой?
— О, в этом вся суть, — снова улыбнулся Михайлов. — Там он будет при деле и, по крайней мере,
— Но ведь тебе с ним еще более опасно.
Михайлов сел на старый скрипучий стул, достал из кармана и развернул какую-то бумажку:
— Не волнуйся, Саша. Я все продумал. На фронт со мной кроме Чарона поедут Дмитриев и Солдунов. У нас будут вот такие удостоверения, послушай: «Михаил Александрович Михайлов командируется в район 10-й армии для объезда учреждений Всероссийского земского союза. Должностные лица и учреждения приглашаются оказывать господину Михайлову содействие при исполнении возложенных на него обязанностей». — Михайлов кончил читать и, весело глядя на Мясникова, добавил: — А у Чарона такой «грамоты» не будет. И если мы заметим в его поведении что-либо опасное... Сам понимаешь, время-то военное — вдруг в полосе ведения военных действий появляется гражданское лицо! Пока будут разбираться, проверять и тому подобное, возвратится в Минск Алимов, и все встанет на свои места.
Мясников, задумчиво теребя подбородок, прошелся по комнате, затем сел на стул и спросил:
— Когда едешь?
— Сегодня. Чего тянуть?
— Куда?
— В Могилев, а затем в Ивенец и Молодечно. Кстати, я взял адрес Алексея Крылова — вдруг увижу.
— А как ты думаешь встретиться с Чароном?
— Очень просто. — Михайлов взглянул на высокого светловолосого парня. — Вот Николай сейчас пойдет к его дому и понаблюдает, а когда возвратится Солдунов, мы с ним двинем прямо туда. Если Чарон дома один, зайдем поинтересуемся, что ему от меня нужно.
— А если он не захочет ехать?
— Все равно потащу за собой. Если он враг, то, по крайней мере, оборвем его связи.
Мясникова, конечно, беспокоило то, что руководитель партийной организации сам идет на встречу с человеком, в искренности которого у подпольщиков возникли сомнения. Но доводы Михайлова, его уверенность сделали свое дело, и Александр Федорович, поколебавшись, сказал:
— Хорошо, Миша, но только дай слово, что примешь все меры предосторожности.
— Хорошо, даю.
Они договорились о встрече, и Мясников ушел. Михайлов обратился к Дмитриеву:
— Коля, у тебя и у Солдунова все готово к поездке?
— Да, Михаил Александрович. Литературу и листовки представителям партийных организаций 10-й и 3-й армий сегодня утром вручили. Любимов с ними договорился, что распространять их будут в полках, батальонах и ротах только после нашего отъезда.
— Хорошо. Тогда отправляйся к дому Чарона, посмотри, как там и что, а я дождусь Петра, и мы вместе придем к тебе.
Проводив Николая, Михайлов прошел в боковую комнатку, где имелся небольшой гардероб. Ему нужно изменить свой облик. Нашел подходящий полушубок, валенки, старую, но еще сносную ушанку. По одежде он должен был оставаться «господином» и в то же время выглядеть неброско. Переодевшись, возвратился в гостиную и в задумчивости остановился у покрытого морозными узорами окна. Подумалось о Соне. Он впервые полюбил и снова и снова задавал себе вопрос: имеет ли он, профессиональный революционер, право на любовь. Каждому ясно, на что обрекается жена такого человека. Грустно улыбнувшись, подумал: «Милая Соня, ты даже не знаешь моего настоящего имени! Для тебя я по-прежнему Арсений. Могу ли я, человек, не имеющий права назвать свое настоящее имя, рассчитывать на твою любовь?»