Приключение великих уравнений
Шрифт:
Эта теория явно уводила в сторону. А другая теория была совершенно безумной. Ее придерживался английский физик Фитцджеральд. Он был уверен, что эфир неподвижен, а тела двигаются сквозь него. Однако заметить движение невозможно - всякое тело, перемещающееся по эфиру, сжимается, сокращает свои размеры в направлении движения, причем тем больше, чем с большей скоростью оно перемещается. Сокращаются в размерах метры, линейки, эталоны. Каждый "бывший" сантиметр становится немного короче. Претерпевал деформацию и прибор Майкельсона. Поэтому-то с его помощью и не удалось заметить движения относительно эфира.
Лоренц заинтересовался
Лоренц был классиком. Он не мог отрешиться от всего классического опыта, чтобы сделать еще один шаг и изобрести теорию относительности, покоящуюся на только что упомянутых "преобразованиях Лоренца".
Он не мог представить себе, что все "эфирные загадки", которым он посвятил столько времени, можно было вовсе не решать. Дело в том, что лучшим способом избавиться от них был "способ колумбова яйца" - нужно было совсем отказаться от эфира.
Это смог сделать лишь Эйнштейн. Но здесь начинается уже отдельная громадная тема, выходящая за рамки книги.
Из противоречий электронной теории Лоренца родилась теория относительности Эйнштейна. Перестройка в знаниях человечества произошла очень быстро - со времени открытия электромагнитных волн прошло всего лишь двадцать лет. По этому поводу уместно прозвучат строчки английского поэта XVII века Донна из его "Анатомии мира" (1611 г.!):
Так много новостей за двадцать лет
И в сфере звезд и в облике планет.
На атомы вселенная крошится,
Все связи рвутся, все в куски дробится,
Основы расшатались, и сейчас
Все стало относительно для нас.
Трудно перечесть те грандиозные последствия, которые имело введение в физический обиход электронной теории Лоренца.
Мы уже сказали о том, что несоответствие ее с экспериментом Майкельсона привело к созданию теории относительности.
Несоответствие ее с "атомом Резерфорда" привело к "атому Бора", к введению в атомную теорию квантов.
Противоречие червя с яблоком, электрона и электромагнитной теории привело к попытке создать "электромагнитный мир", в котором электроны тоже были заменены электромагнитными волнами. Затем оказалось, что мир свести к одному лишь электромагнитному полю невозможно - в мире оказались и другие поля, не сводимые к электромагнитному: гравитационное, волновое поле электрона и т. п. Попытка создать "единую теорию поля", в которой все эти поля были бы объединены, не увенчалась успехом даже у Эйнштейна, работавшего над проблемой более тридцати лет. Тем не менее "электромагнитный мир" был полезен - он привел Дж. Дж. Томпсона, а затем и Эйнштейна к представлению о том, что прибавление телу энергии эквивалентно некоторому увеличению его массы, к "электромагнитной массе электрона" (вот откуда взялось знаменитое !).
Мы уже не говорим о том, что с помощью электронной теории были проведены сотни тысяч правильных расчетов, сделано и объяснено
Что ж, электронная теория хорошо послужила.
Впрочем, почему - послужила?
Электронная теория используется до сих пор.
Так же, как и уравнение Максвелла. Никакие, даже самые великие открытия не способны поколебать теорий, если они правильно отражают процессы, происходящие в мире.
В крайнем случае, новая теория включает старые правильные теории как крайние или частные случаи.
Так случилось с электронной теорией и уравнениями Максвелла.
Бурное развитие квантовой физики в начале нашего века натолкнуло на мысль, что максвелловы уравнения не применимы в микромире, где необычайно малы изучаемые объекты.
Простая и естественная картина непрерывного изменения электромагнитных полей, описываемая уравнениями Максвелла, здесь не может считаться полной. Ведь энергия в соответствии с гипотезой Планка должна в микромире меняться не непрерывно, а квантами, порциями!
Поэтому в двадцатых-тридцатых годах нашего века был неизбежен переход максвелловой и лоренцевой теорий в новые, квантовые формы. Дирак в 1927 году, а затем Гейзенберг и Паули в 1929 году опубликовали статьи с описанием квантовой теории электромагнитного поля, где нет места непрерывности, где все величины меняются скачками и которая в случае больших объектов и расстояний переходит в старую теорию Максвелла.
Новая теория смогла объяснить ряд тонких эффектов, происходящих в микромире.
Но она внесла и много новых трудностей. Теперь оказалось, что невозможно точно измерить электромагнитное поле в точно указанной точке пространства!
Осталось в квантовой теории и прежнее противоречие лоренцевой электронной теории: энергия точечного электрона осталась бесконечной! Хитроумные способы избежать этого в рамках квантовой электродинамики привели к другому абсурду к частице, обладающей бесконечной отрицательной массой!
Это - одна из грозовых туч над квантовой теорией электромагнитного поля. Здесь уже не "два облачка на чистом небе законченной теоретической физики", о которых говорил когда-то Дж. Дж. Томпсон. Следует учесть, что Томпсон имел в виду здесь нижеследующие "атмосферные явления": неясность, почему электрон не падает на ядро, и странный, как тогда казалось, результат опыта Майкельсона. Мы уже знаем, какой благодатный ливень открытий и идей принесли эти "два облачка". Чем разразится грозовая туча, нависшая сейчас над квантовой теорией электромагнитного поля, пока сказать трудно. Но факт остается фактом - именно в противоречиях и "нелепостях" квантовой теории - ключ к новым открытиям в физике.
Квантовая теория электромагнитного поля неминуемо должна уступить место другой, более полной и непротиворечивой теории.
Из сказанного может показаться, что квантовая электродинамика заменила электронную теорию так же, как электронная теория заменила теорию Максвелла.
Ничто не может быть ошибочней этого вывода. Жизнь и смерть теорий меньше всего напоминают печальную ситуацию в нашем мире, где отец дарит жизнь сыну, а сам через некоторое время исчезает из жизни, то же повторяется с сыном и внуком, и так вечно. Развитие физических идей здесь нисколько не напоминает прекрасный, но несколько жестокий процесс. Больше напоминает оно процесс деления клеток, где клетка, давшая жизнь другой, сама остается жить.