Приключения 1971
Шрифт:
— Это как раз я и хотела узнать, — сказала мама.
Она прижалась к плечу отца и смотрела на старика.
— То был памятник Францу-Йозефу, — с польским акцентом говорил старик, по-прежнему по-индюшьи кося глазом на нас.— Императору Францу-Йозефу, — пояснил он. — За что так не понравился новой власти старый австро-венгерский император, позвольте у вас спросить, панове? Может быть, за то, что он был тихим правителем: при нем не было насилий и грабежей... И он очень любил животных.
— Этот
— Проше пане, не говорите так, — сказал старик. — Он не начинал ее. Он не смог удержать ее, как джинна в бутылке, но он не начинал. Он был добрый человек. Позволено будет сказать это уважаемому пану. Он был просто добрый и грустный человек на престоле, а это так редко.
— Не знаю, для кого он был добрым, — сказал отец, поворачивая меня за плечо, чтобы идти, — К бедным, по-моему, он особенно добрым не был.
— Он был добрым к людям, позволено будет сказать пану, — дребезжал нам вслед старик, — и еще к лошадям. И к собакам тоже, — уже издалека долетало к нам.
Мы снова вышли на аллею. Впереди опять виднелись силуэты: военный и девушка медленно шли к кинотеатру.
— Кем он мог быть, этот старик, — вслух размышляла мать, — преподаватель гимназии? Бывший помещик? Рантье?
— Просто бывший человек, — сказал отец. — Ему было хорошо в прошлом, нам хорошо теперь. Поэтому мы не поймем друг друга.
— А нам хорошо, Алексей? — спросила мама. Я еще только осмысливал вопросительный тон этих слов, когда впереди на аллее мелькнули тени, застучали сапоги, высоко и пронзительно вскрикнул девичий голос.
У меня ноги приросли к земле. Мать рядом тихо ахнула, а отец, вырвав из кармана свой «вальтер», уже бежал к куче ворочающихся впереди тел.
— Стой! — крикнул он, и дважды треснуло. Я вцепился в руку матери. Но она, волоча меня, уже тоже бежала по аллее, крича:
— Алеша! Алеша! Остановись!
Кучка на аллее мгновенно брызнула в разные стороны, и, когда мы с матерью подбежали, отец уже поднимал плачущую девушку, а ее спутник, найдя на земле сбитую фуражку, отряхивал себе колени и что-то бормотал.
— Что они сделали с вами? — спрашивал отец.
— Та нэ зна-ю! — рыдала девушка. — Як звири налетилы.
— Били вас? — трясла ее за плечи мать.
— Ударили по лицу! — плакала девушка, размазывая по щекам пудру и слезы. — За что? Бандюки клятые!
— А у вас что случилось? — спрашивал отец военного.
Тот растерянно улыбался. Даже в сумраке видно было, что он очень молодой, лет девятнадцати-двадцати.
— Ударили по голове, сшибли, — морщась, бормотал он, — это, верно, из-за Ганны. Мне говорили наши, что могут быть осложнения...
Ганна уже утирала лицо платком
— Як ти шуликы, — говорила она матери, — до всього воны дило мають: и дэ ты, и хто ты, и хто з тобою!
— А где же, где же, — вдруг затревожился военный. — Где же... Погодите! Они пистолет украли!
Он бессмысленно теребил крышку распахнутой кобуры.
По всему парку раздавались свистки. Откуда-то послышался топот. По аллее бежали. Отец вынул «вальтер». Впереди по кустам забегали блики фонарей.
Военный посмотрел на отца и попросил:
— Дайте мне, я хорошо стреляю.
— Надо было свой не терять, — отрезал отец.
Мы все вперились в темноту. Скоро стали видны фуражки.
— Свои, — вздохнул военный, — ну и будет мне сейчас!
К нам бежало несколько людей. Опередив других — невысокий плотный человек в фуражке с красным околышем, заметным при свете фонарей.
— Документы! — приказал он, подбегая. Сразу же со всех сторон нас стиснули солдаты, запаленно дыша и чертыхаясь, сбили нас в кучу, задышали над самым ухом прогорклой смесью табака и пшенки.
— Самылин, здорово, — сказал отец, — не узнал?
Подбежавший всмотрелся, стрельнул ослепительно в лица фонарем и выругался:
— Ты, что ли, Голубовский?
— Узнал все-таки, дьявол!
— .Четыре года — как обойма! Ты чего тут бродишь, Алексей?
— Всего-навсего в кино раз за полгода выбрался,
— Это твои?
— Мои.
— Родственник, что ли? — кивнул он в сторону военного.
— Вот мои, — обнял нас с мамой отец.
— Вы, лейтенант? Ваши документы?
Военный поспешно зашуршал бумагами в карманах, начал что-то доставать,
— Вы? — крепыш смотрел на девушку. Она вертела лицом, морщилась от резкого света фонариков, закрывалась от них руками.
— Позвольте, товарищ капитан, объяснить, — тыча удостоверение знакомому отца, бормотал военный. — Тут, понимаете, вышло недоразумение, но в любом случае надо принять меры...
— Ты тут случаем не присутствовал, Голубовский?— спросил капитан, — когда стрельба началась?
— Это я стрелял, — сказал отец.
— Ты?
— Я. Этих, — он повел головой в сторону военного и его девушки, — чуть не убили или ограбили — черт их знает, что они хотели, — какие-то парни.
— А! — сказал капитан. — «Юнаки»!
— Мы шли сзади, пришлось вмешаться, — закончил отец.
— Ясно, — сказал капитан. Темный ус его дернулся в свете близкого фонарика ординарца. — Шишков! — крикнул он. — Осмотреть парк!
— Есть! — откликнулся голос из тьмы, и сразу же зазвучала команда, фонари заскакали среди кустов, как белки, захрустел хворост. Зашуршала листва, со всех сторон пошел шорох, хруст, треск, топот.