Приключения-70

Смирнов Виктор Васильевич

— Я все помню, товарищ Коваленко. У меня память, как у волка ноги.

— Знаю. Потому и взял в свое хозяйство… А теперь пошли. С пилотом познакомлю.

— Он?! — не поверил я своим глазам, когда в прихожей товарищ Коваленко указал на плюшевое кресло, в котором сидел тот нахальный парень.

— Сорокин!

Парень вскочил, подошел к нам.

— Полетишь вот с ним, — сказал Коваленко. — Ищите посадочную площадку. И приземляйтесь.

— Приземлиться — дело нехитрое, — ответил Сорокин. — Аэроплан

загубить можно.

— Рискнешь, — твердо ответил Коваленко. Потом он еще сказал: — Встретимся на аэродроме. Там получите окончательную инструкцию.

И ушел.

А мы остались вдвоем на красивом цветастом паркете, где еще, может, сутки назад дамочки из «бывших» в обнимку с образованными хлыщами вытанцовывали вальсы да мазурки.

— Осознаешь? — спросил я.

— Чего? — Сорокин настороженно посмотрел в мою сторону.

— Ответственность и важность задания.

Сорокин удовлетворенно кивнул. Но тут же хвастанул, не сдержался:

— Мы привычные. В нашем летном деле простых заданий не бывает. Это тебе не в пехоте щи хлебать.

— Что же вас шоколадом кормят, пирожными?

— Угадал, — кивнул парень в знак согласия. И предложил: — Закурим. Трофейные.

Он картинно (знай наших!) вытащил из кармана коробку с сигарами, на которой розовым была нарисована пышногрудая дева, а за ней пальмы и море.

Не случалось мне раньше курить такой отравы. Говорят, большие деньги стоит! Поперхнулся дымом, закашлялся, слезы на глазах выступили.

А Сорокин от смеха разрумянился, как спелое яблоко.

— Деревня, — говорит. — На махре взращенная…

Саданул бы я его по вывеске. Да нельзя. Кулак у меня — что колода, еще аэропланом управлять не сможет. А самодовольства его лишить уж больно хочется. Говорю:

— Сомневаюсь я в тебе.

— Что так? — обиженно.

— Молодой ты, верхоглядный. Не верю, что с аэропланом сладишь.

Помрачнел Сорокин, засопел. Расстегнул на груди куртку. Бумагу вынул:

— Читай!

РСФСР УДОСТОВЕРЕНИЕ

Предъявитель сего, С о р о к и н Сергей Егорович, есть действительно краснофлотец воздухоплавательных частей Красной Армии, что подписями с приложением печати удостоверяется.

— Значит, Серегой тебя кличут

— Серегой-то Серегой, но ты лучше называй меня товарищ Сорокин.

Вечер загустел. И луна желтыми ладонями приласкала город. Море ворочалось рядом, поигрывало свежестью. Пахли медом цветущие вишни, яблони. Улицы не казались такими покалеченными, как днем. Темнота убрала все лишнее. Только кони по-прежнему бродили по городу, не в силах выбраться из лабиринта улиц, переулков. Они цокали копытами и грустно ржали.

Я остановил двух взнузданных тонконогих коней, седла с которых уже кто-то снял. Сказал:

— Товарищ Сорокин, две ноги хорошо, а четыре лучше. Тем более, пилить нам до аэродрома еще долго.

Уже восседая на

коне, я услышал в ответ что-то невнятное. Потом увидел, как краснофлотец воздухоплавательных частей подвел коня к опрокинутой бричке, вскарабкался на нее, рассчитывая, видимо, что таким образом сподручнее взобраться на лошадиный круп. Но конь, повертев шеей, сделал несколько шагов вперед и Сорокину пришлось слезать с брички и опять хватать коня за узду, ругаясь при этом громко и квалифицированно.

— Ты смелее, — подсказал я. — Обопрись руками. Неужели никогда на лошадях не ездил?

— Лешаку они нужны в авиации. Кабы у них крылья были.

С горем пополам Сорокин все-таки обхватил конские бока ногами. Натянул узду. Попросил:

— Не поспешай…

— Хорошо, — сказал я.

Поспешать действительно было некуда, потому что вылет наш планировался лишь на рассвете.

2

Маленько мы сумели вздремнуть. На прелых, словно прошлогодняя листва, матрасах, сваленных в ветхом сарае, стоящем на самом краю взлетного поля. Матрасы были из госпиталя, воняли карболкой. А крыша в сарае светилась, как решето. И понятно, что матрасы прели. Но нам нужно было отдохнуть хоть пару часов, и лучшего места поблизости не оказалось.

Товарищ Коваленко приехал за полчаса до рассвета, в открытом автомобиле, который чихал, словно простуженный, стрелял, точно орудие, и чадил дымом, будто испорченная керосинка.

На заднем сиденье за спиной шофера куталась в платок какая-то женщина. У Коваленко, сидевшего рядом с шофером, по-прежнему правая рука была на перевязи. И он морщился, когда ненароком делал ею какое-нибудь движение.

Подойдя к нам, он спросил:

— Отдохнули?

— Само собой.

Тогда, словно слепой, он ощупал здоровой рукой мое лицо. И, повернувшись к машине, коротко бросил:

— Побрить.

Женщина вышла из машины. Шофер включил свет. Фары заглазели в темноте. И поле перед радиатором и дальше стало зеленым и нежным.

Открыв плоский маленький чемодан, женщина виновато сказала:

— Вода холодная.

Голос у нее был приятный.

— Сойдет, — ответил я.

Она стояла спиной к свету. И я не видел ее лица, потому что оно оставалось темным как тень. Но руки у нее были теплыми и мягкими. Я подумал, конечно же, всю дорогу она их прятала под платком.

Пульверизатор шипел, как гусь.

Я сказал:

— Спасибо.

Женщина закрыла чемодан. Это удивило меня. И я спросил:

— А Сорокина?

— Он еще бреется один раз в две недели, — без подначки, а как-то очень равнодушно ответил товарищ Коваленко.

Но Серегу аж передернуло. Он засопел и повернулся ко мне спиной. Коваленко распахнул дверку, взял с заднего сиденья узел средних размеров, что-то сказал шоферу. Дрогнув и задымив, машина увезла парикмахершу в дальний конец поля.

Узел упал возле моих ног.

— Переодевайся, — сказал Коваленко.