Приключения-70
Шрифт:
— Четырнадцать, — соврал я.
— Там нет такого дома, — сказала она. — Это очень короткая улица. Последний дом номер восемь.
— Значит, я что-то путаю.
— Похоже. Вам лучше всего идти через центр. Выйти к морю. И направо по дороге, вдоль берега.
— Спасибо. Прощайте.
— Одну минутку, поручик. Во-первых, не прощайте, а до свидания. Во-вторых, мне хотелось бы отблагодарить вас. Вы, конечно, курите?
— Угадали.
Клавдия Ивановна подошла к дивану, из-под цветастого покрывала достала черный ридикюль. Раскрыла его:
— Вот
В руке ее блестел никелированный квадратик. Она нажала кнопку. И над квадратиком поднялось крохотное желто-голубое пламя.
— Это зажигалка, — пояснила она. — Я дарю ее вам. Сколько папирос выкуриваете за день?
— Штук пятнадцать.
— Великолепно. Ежедневно пятнадцать раз вы будете вспоминать обо мне.
Я слышал и раньше о зажигалках. Но видеть их, тем более держать в руках мне не приходилось. Я всегда пользовался кресалом. Однако партизаны отобрали у меня и кресало и кисет с табаком.
— Я не могу принять ваш подарок. Это очень дорогая вещь.
— Поручик, не торгуйтесь, как лавочник.
— Извините. Спасибо.
— На здоровье, — смешливо ответила Клавдия Ивановна. — Если у вас будет время и вы пожелаете послушать музыку, приходите. Вечерами я редко расстаюсь с роялем…
— Спасибо.
— Теперь последняя просьба, отнесите корзины за рояль, что им стоять в центре комнаты.
Я поднял корзины. Понес их к роялю. Но там в углу проявил неосторожность. Одна из корзин, правая, зацепилась как-то за выступ подоконника. Ручка с хрустом оторвалась. Корзина перевернулась. Послышался треск битого стекла. И… десятка два ручных гранат, градом застучав о пол, раскатилось в разные стороны.
Позднее я часто задумывался над тем, что же испытал в то мгновение: страх, удивление, недоумение? Кажется, ни то, ни другое, ни третье. Случившееся было какое-то время выше моего понимания. И меня захлестнуло изумление — сродни рожденному ловким карточным фокусом.
Рука Клавдии Ивановны, нежная, белая рука с тренированными музыкальными пальцами, опять исчезла в глубине ридикюля. А потом я увидел крохотный пистолет.
— Вы будете в меня стрелять? — спросил я.
Она ответила очень уверенно:
— Да. Если вы попытаетесь отсюда выйти.
— Это смешно. Какое мне дело до ваших штучек?
— Возможно, вы и правы. Но ничего другого я не могу придумать.
— Думайте быстрее.
— Не получается. Я на это не рассчитывала. Вы ловкий и сильный… И вдруг такая неосторожность.
— Я должен идти.
Она отрицательно покачала головой. Взгляд ее не выражал ничего, точно большие серые глаза были стеклянными.
— Вы когда-нибудь убивали человека? — спросил я.
— Не приходилось.
— Думаете, это легко?
— Я привыкла к трудностям.
— Слышите, я не спрашиваю, кто вы. И вы не спрашивайте меня. Но я не враг вам.
— Вы знаете мою тайну.
— Гранаты. Может, вам подсунули их вместо фарфора.
— А если я коллекционирую взрывоопасные предметы?
— У каждого свои чудачества.
— На
— И выход из любого положения есть. Если подумать.
— Однако вы мешаете мне думать. Мешаете своими разговорами.
— Обычно я не страдал разговорчивостью. Это нервы.
— Может быть…
— У вас есть закурить?
Она могла бы сказать, что не курит или что у нее нет папирос. Просто отказать. Но я спросил, как говорится, без всякой задней мысли. Вопрос получился естественным. Клавдия Ивановна вновь раскрыла ридикюль…
И в этот момент я ударил ее крышкой от корзины.
6
Ну… Я вновь на том самом, кишащем людьми бульваре, где минут тридцать назад встретился с Клавдией Ивановной. Кто же она, эта молодая женщина или барышня, обожающая рояль и гранаты? Ручные, солдатские гранаты, с убойной силой на пять метров. И что это за доктор поселился в ее так неудобно построенном доме?
Эх, только не время разбираться в этом…
Солнце давно клонится к западу. Часы на площади, крутобокие, словно бочонок, показывают ровно три. Нужно пробираться на Паук. Странное название. Будто из сказки о Кащее Бессмертном.
Хочется пить. Это от быстрого бега. Когда я выпрыгнул в окно, то подумал, что Клавдия Ивановна начнет палить мне в спину. Но она не стала стрелять. Не захотела привлекать внимание.
Пить, пить… И толстая тетка прямо из окна выходящей на тротуар квартиры бойко торгует петровским квасом. Увы, мои карманы пусты. В них — ни копейки, хотя товарищ Коваленко снабдил меня приличной суммой, приведшей в изумление командира партизанского отряда.
А это что за очередь? Чем здесь торгуют? Керосином. В блестящем клеенчатом фартуке, в кепке с обгрызенным козырьком, керосинщик ловко наполняет латунную меру. Керосин, фиолетово-желтый, льется из широкого крана и немного пенится, точно квас.
Кто-то берет меня за плечо. Я поворачиваю голову, глазам своим не верю. Чистое наваждение. Да это же партизан. Рыжебородый Петрович, что вступился за нас. И так последовательно разъяснял, почему неразумно «шлепать» меня и Сорокина у аэроплана. Взгляд у него по-прежнему рассудительный.
— Рад вас видеть, господин поручик, — говорит.
Я спрашиваю:
— А вы как сюда поспели?
Но Петрович не отвечает на мой вопрос. Повелительно говорит:
— Берите его.
Двое солдат хватают меня за руки. Но злость придает мне силы. Я раскидываю солдат, словно они тряпичные. Бросаюсь вперед. На моем пути внезапно вырастает старик с бутылью керосина, которую он держит на груди, точно малого ребенка. Падает дед, падаю я. Падает и бутыль. И разбивается о мостовую. Солдаты бросаются за мной. Толпа шарахается, опрокидывает бочку с керосином. Солдаты сидят на мне; выкручивают руки за спину. Я лежу в луже из керосина. В керосине и шинель, которую я держал в руках. А керосинщик матерится на все Туапсе. Да, он потерпел убыток.