Приключения-70

Смирнов Виктор Васильевич

Навстречу мне шла пожилая дама, лицо под черной вуалью.

— Извините, сударыня, вы не подскажете, где здесь улица Святославская?

— Это на Пауке.

— Как? — не понял я.

— Приморская часть города называется в Туапсе Пауком.

— Мне следует идти к морю?

— Вам лучше подняться на Майкопскую дорогу. Это сюда, — дама указала рукой на изломанную, уходящую в гору тропинку.

— Премного благодарен.

Земля крошилась под сапогами, шурша сползала вниз. Короткая трава по краям тропинки утратила свежесть, окрасилась в пепельно-бурый цвет, так непохожий на яркую зелень, буйствующую

на склоне горы.

Майкопская дорога отличалась непривлекательностью и засохшей грязью, точно невымытые галоши. Сверху на нее наседали дворы. Дружные кавказские дожди размывали их. Тащили на дорогу землю и камни. Если земля, подхваченная ручьями, большей частью уносилась дальше вниз, к железнодорожным путям, то камни оседали на дороге, нагромождаясь друг на друга, портили и без того сносившееся покрытие.

Какой-то унтер вел солдат. Они шли вразброд, без лихости, без энтузиазма. На меня не обратили внимания, словно я был в шапке-невидимке. С дисциплинкой у них нелады. Это показалось мне хорошим предзнаменованием. Я спокойно пошел дальше.

Люди попадались редко. И у меня сложилось впечатление, что Туапсе совсем безлюдный городишко.

Однако я ошибся…

По дороге я пришел в центр города, где вдоль засаженного кленами бульвара теснились лавки, кабаки, магазины, просто деревянные домики без всяких вывесок. Бульвар был переполнен народом. Штатским, военным. В суете и гомоне, царящих вокруг, чувствовалась нервозность, обеспокоенность.

— Поручик, будьте любезны, — я не сразу понял, что обращаются ко мне.

— Поручик! — Голос у женщины звучал властно и капризно.

Она была совсем еще молода. Может, лет двадцати, может, на год больше. И довольно красива. Лицо нежное, холеное. И одета она была что надо. Возле нее стояли две громадные плетеные корзины, в которых что-то лежало, завернутое в плотную бумагу.

— Поручик, — она улыбнулась только губами, а во взгляде вдруг появились пытливость и хитринка, точно у цыганки. — Сделайте милость, найдите мне извозчика.

Я оглянулся. И совсем неинтеллигентно, что свидетельствовало прежде всего о моей профессиональной неподготовленности, ответил:

— Здесь проще найти слона или верблюда.

Она засмеялась — кажется, искренне.

— В таком случае, помогите донести эти корзины. Мой дом недалеко.

Корзины словно приклеены к земле. С трудом поднял их. Сказал:

— В них, конечно, золото.

— Посуда. Из саксонского фарфора.

— Вы местная?

— Я родилась в Туапсе. В этом городе прошло мое детство. Но потом… Я жила в Ростове. У тети. Там училась музыке…

— Вы играете на гитаре? — не подумав, спросил я, вспомнилась наша санитарка Софа, которая тоже была из «бывших» и чудесно играла на гитаре.

— На рояле.

— Большой инструмент… Вам будет трудно увезти его отсюда.

— Куда?

— В Турцию, во Францию…

— Я русская. Мне хорошо и здесь.

— А большевики?

— Вы полагаете, что я капиталистка?

— Сомневаюсь, удастся ли вам убедить красных в своем рабочем происхождении.

— Увы! Ваша правда… Мой покойный папа имел в Туапсе баню. Теперь я единоличная владелица бани и хорошего дома на пять комнат. Я смело смотрю в будущее по двум причинам. Первая: баню никак нельзя назвать эксплуататорским

предприятием, тем более что мой покойный отец был не только хозяином, но и банщиком и мозолистом. Вторая причина: люди будут мыться в бане всегда.

— Да… Вы образованная барышня.

— Я бы сказала: начитанная. А вы, как я понимаю, поручик из пролетариев.

— Заметно?

— Заметно. Вы не очень стараетесь это и скрыть. Человек, в котором есть порода, человек, чье детство прошло под бдительным оком гувернантки, не стал бы в такой вот ситуации нагонять на девушку политические страхи. Он скорее всего предпочел бы шутки и легкий флирт.

Я не знал тогда, что означает слово «флирт», а в отношении шуток рубанул:

— Когда, точно лошадь, тянешь два пуда, до шуток ли? Пот со лба вытереть невозможно.

Тут она поворачивается ко мне. И своим тончайшим кремовым платочком вытирает мой потный лоб. А платочек надушен так, что я даже расчихался.

Корявые акации с белыми кистями стояли словно в кружевах. Они росли по правой стороне улицы; слева на них, как женихи, смотрели длинные тополя. Их вершины высоко уходили в небо. Оно было голубым и солнечным.

Дом покойного владельца бани, как и большинство увиденных мною домов в Туапсе, был построен в саду за фруктовыми деревьями.

Я втащил корзины на террасу, когда-то синюю, но давно не крашенную. В доме, видимо, никого не было, потому что барышня открыла дверь ключом. И мы вошли в просторную, неприбранную комнату, в правом углу которой стоял светловатый от пыли рояль. Два окна бросали на него по желтому солнечному квадрату. И пыль от этого была еще более приметной. Слева у глухой стены громоздился диван. На нем в беспорядке валялись какие-то тряпки. На круглом столе с полированными гнутыми ножками теснились тарелки с остатками еды.

Барышня равнодушно пояснила:

— У меня постоялец — врач. А дом построен глупо. Остальные комнаты смежные. Мне пришлось перебраться сюда, потому что я не могу без рояля.

— Как вас зовут? — спросил я.

— Клавдия Ивановна. Вы тоже не представились.

— Никодим Григорьевич Корягин, — выпалил я. — Офицер связи Пятого кавалерийского корпуса генерала Юзедовича.

— Разве Пятый кавалерийский корпус прибыл в в Туапсе? — деловито спросила Клавдия Ивановна.

— Нет. Я откомандирован в распоряжение штаба

Кубанской армии.

— Простите, поручик. Вы очень важная фигура. Простите… Иначе я бы не осмелилась просить о столь непривычной для вас услуге.

— Я рад помочь вам.

— И я… Я благодарю случай, познакомивший нас.

На ее лице была улыбка, но, как мне показалось, не очень искренняя.

— Приятные минуты всегда коротки. Мне пора… Вы не подскажете, как пройти на улицу Святославскую?

Она не сумела скрыть удивления:

— Святославскую?! Вам какой дом?