Приключения-76
Шрифт:
«Честного...» — печально повторил Самойлов про себя.
С той поры Григорий едва ли не каждый день призывал себя к спокойствию. Но желанное спокойствие не возвращалось к нему. Нет, это не был страх за себя. Хотя мысли о возможном аресте и суде навещали его все чаще.
И ни водка, ни девушки не приносили забвения. И как-то очень трудно стало смотреть в глаза окружающим его людям. Трудно и стыдно, точно не Олег Лихарев, а он, Гриша Самойлов, обманул, обворовал этих людей.
«Да и велик ли обман. Подумаешь, несколько самородков. Ни слухов, ни разговоров о пропаже», — успокаивал себя Самойлов.
Но
Можно явиться в милицию и рассказать все как было. Но это значит предать Лихарева. А разве он может предать друга? Не лучше ли последовать совету Олега и позабыть все, что случилось?
Он решал: позабыть. Но каждый день слышал разговоры о планах добычи, о заработках, премиях за сверхплановый металл, и все мучительнее становилось смотреть в глаза людям, и не было желанного забвения, и не было ответа на вопрос: как же все-таки поступить ему?..
В тот день Григорий возвращался с работы раньше обычного. Он впервые заметил, что небо над поселком приподнялось, в дымной морозной мгле, вспоров ее, засинели ласковые предвесенние разводы. Оттаявшие от наледи окна домиков, весело поблескивая, смотрели на потемневшую дорогу, на осевшие ноздреватые сугробы по обочинам и за плетнями огородов.
— Эй, москвич! Замечтался! Постой, говорю! Дело есть к тебе! — услыхал он за спиной незнакомый голос.
Самойлов оглянулся и замер, а через секунду едва удержался, чтобы не юркнуть в калитку напротив. Быстрыми шагами к нему приближался участковый инспектор милиции лейтенант Ермаков.
Совсем еще молодой, немногим старше Самойлова, лейтенант Александр Ермаков несколько тяготился однообразными и прозаическими обязанностями участкового в малонаселенном таежном углу. В глубине души он считал себя незаурядным криминалистом, под стать сыщикам, каких показывают в западных детективных фильмах. Но тяжких, запутанных преступлений на участке Ермакова никто не совершал, и начальство пока не имело возможности в полной мере оценить глубокую проницательность лейтенанта. В ожидании своего часа он довольствовался тем, что разрешал себе некоторые вольности в ношении формы. Появлялся на улице в мундире и в таинственно надвинутой на бровки мягкой шляпе или в темных очках, а служебные рапорты писал красочно, непременно подчеркивая психологические подробности. Его иногда поругивали на совещаниях, но вскоре прощали, справедливо считая Ермакова способным и ревностным в службе офицером.
Ермаков остановил на улице Самойлова, не зная ни о том, что в райотделе ищут Самойлова, ни о том, что ему Ермакову, суждено сыграть действительно важную роль в раскрытии тяжкого преступления.
— Повестка тебе, москвич! — сказал Ермаков, подойдя к Самойлову.
— Куда? — хрипло
— В военкомат, — весело ответил Ермаков. — Нынче твой год призывной. Или забыл? Так что готовь кружку, ложку...
— И только? — перебил его Самойлов и обмахнул выступивший на лбу пот.
— Смотри-ка ты, мало ему, — удивленно сказал Ермаков. — В армию человек идет. Это же понять надо. Так вот готовь, друг, проводины... Отслужишь действительную, вернешься сюда? У нас хорошо, просторно...
Самойлов молчал. Вдруг вспомнилось. По московским улицам медленно двигался бронетранспортер. На нем стоял гроб с останками Неизвестного солдата. Плечо в плечо застыли люди на тротуарах. Тишина...
— Значит, в армию, — повторил Самойлов и, еще не зная, найдет ли в себе решимость признаться в том тяжком и постыдном, что мешало ему прямо и честно смотреть в глаза людям, прокашлялся и пригласил: — Зайдем ко мне, лейтенант, есть разговор.
11
Ермаков, докладывая в райотдел о добровольном признании Григория Самойлова, остался верен своему красочному стилю и охарактеризовал Олега Лихарева такими словами: «Телосложение атлетическое, шатен, лицо овальное, глаза светлые, манеры сдержанные, интеллигентные, одевается со вкусом, начитан, спиртное употребляет в меру, склонен к романтике, в разговорах осторожен, предпочитает общество интеллигентных людей. В Москве Лихарев безумно любит девушку, но не может соединиться с ней, так как не имеет средств, чтобы приобрести квартиру».
Владимир Усман подчеркнул эту фразу и с горечью сказал:
— Очень уважительная причина, чтобы красть золото... Эх, Олег Лихарев, шатен с овальным лицом и сдержанными интеллигентными манерами...
«Посылка в тюбике с зубной пастой, — читал Усман, — которую Самойлов отвез Куделько в Москву, была второй. Первую — поролонового медвежонка с зашитыми в него самородками — увезла по тому же адресу московская студентка Таня. Третью посылку — в батарейке электрофонарика — Самойлов по поручению Лихарева отправил от своего имени бандеролью в адрес Куделько.
Любимая девушка Лихарева — Гапичева Лидия Ивановна — работает или учится в МГУ. Ее муж...»
— Любимая девушка с мужем и ребенком. — Владимир усмехнулся, встал с места и, выглянув в коридор, пригласил: — Входите, Самойлов.
Самойлов остановился в дверях, понуро втянув голову в плечи, точно ожидая удара. Но сидевший за столом молодой человек испытующе посмотрел на него из-под очков и спросил сочувственно:
— Что же ты, Самойлов, не шел к нам так долго? Почему сразу не принес этот тюбик с начинкой?
— Я очень симпатизировал Олегу Лихареву, — ответил Самойлов, тяжело усаживаясь на предложенный Усманом стул. — Я считал Олега своим лучшим и единственным другом...
— Считал? — повторил Усман. — А теперь?
Самойлов молчал долго. Потом глухо сказал:
— Теперь не знаю. Не знаю, как после этого смотреть в глаза людям. Не знаю, как после разговора с Ермаковым, с вами посмотрю в глаза Олегу. И жить с таким грузом тяжело, и Олега жаль. В общем, не знаю. Взгляд Усмана за очками совсем погрустнел, но голос прозвучал строго: