Приключения Бормалина
Шрифт:
В дверном проеме верхом на руке, включившей электрический фонарь, сидел доктор Форелли. Он был в свежем белом халате, затемненных очках, а на голове его красовался поварской колпак.
— Я в вас не ошибся, — приветливо молвил он и спешился. — Береги батарейки! — приказал он руке, и та послушно погасила фонарь. Я заметил на одном из ее пальцев тонкое золотое колечко и понял, что доктор времени даром не терял, а вербовал агентуру, и небезуспешно.
Озирая камеру как хорошо знакомое, но давно оставленное место, доктор прошелся из угла в угол, сунул руки в карманы и остановился передо мной. Он покачивался с пятки на носок, совсем
А я уже сидел за столом и вяло жевал воблу, соображая, какие последствия может повлечь этот неожиданный визит. Хороших — пришел я к выводу — никаких.
— Да, Бормалин-сан, я не ошибся в вас, — повторил он с непонятными интонациями, не то одобрительными, не то — наоборот, выдвинул из-под нар топчан и сел напротив. — Я был уверен, что вы в конце концов найдете это, с позволения сказать, общежитие рудокопов. Настырности вам не занимать. Так оно и получилось. Чего молчите?
— А вы всегда отличались прозорливостью, — проворчал я, решив занять позицию выжидания.
— Заметили, как я с вами вежлив? — сказал доктор, быстро обглодал воблу, а голову и скелет бросил руке, свернувшейся в углу. Рука поймала остатки рыбы и мигом их проглотила.
— Моя школа! — похвалился Форелли. — Все на лету хватает. Но шпионит, дрянь эдакая! И за кем шпионит? За мной. И это несмотря на то, что очень ко мне привязана. Когда она сильно болела, я сутками был возле нее, выхаживал.
— Они тоже болеют? — спросил я недоверчиво. — Интересно, чем же она болела?
— У нее была тяжелая форма клептомании, — объяснил доктор, с нежностью глядя на бывшую пациентку. — Теперь полностью здорова. Даже, по-моему, здоровее меня. Надеюсь, Бормалин-сан, вы не приняли всерьез тот маленький маскарадец, что я устроил наверху?
— Хорош маскарадец! — произнес я, косясь на руку. — А зачем вы тыкали в меня напильником?
— Для убедительности, — охотно объяснил он и съел еще одну воблу. — Чтобы Самсонайт убедился, будто я на самом деле к вам отношусь отвратительно, а к нему — хорошо. И он убедился. Но я ведь отношусь к вам совсем иначе, вы же знаете. И я лишь для понта играю в его игру — это, надеюсь, видно невооруженным глазом. Что ж, по-вашему, я не знаю, где находится Бруклинский мост? Я с отличием закончил Оксфорд в свое время, но это к делу не относится. А игра у меня сугубо своя. Доказательства? Пожалуйста. Вот взять фонарь. У меня он есть, а у Самсонайта нет. А вот еще пример, посерьезнее. Я ничего — вы заметили? — не сказал ему про нашу снотворную акцию, а объяснил крепкий сон руки терминами из медицинского лексикона. Он, хоть и здоровый на вид, ужасно боится всего, связанного с медициной. Боится и приходит в трепет.
Доктор перешел на шепот, а рука насторожилась, навострилась в нашу сторону.
— Словом, Бормалин-сан, я не теряю надежды получить от вас причитающуюся мне мзду, — еле слышно прошептал он. — Мзду за конфиденциальность нашего альянса, скажем так.
— Что за мзду? — спросил я, жуя воблу. — Какого альянса?
— Ох, только не надо дурака валять! — поморщился он. — Я намерен любыми путями получить от вас тугой кошелек, В крайнем случае — в самом крайнем! — хотя бы часть его содержимого, но большую часть. А разные шифры, тайны-майны мне не нужны. У меня чисто финансовый интерес к жизни, поверьте. Я оказался тут случайно, случайно же подписал контракт с этим Самсонайтом и теперь вынужден неотлучно быть здесь до первого января. Я всегда
Я ответил широкой улыбкой, какими иногда пользуются актеры кино, когда им сказать нечего.
— Честно говоря, мне все равно, что вы там делали, — негромко произнес он и оглянулся на руку, смирно дремавшую, но уже не в углу, а гораздо ближе. — Все равно, но до тех, естественно, пор, пока я заинтересован в вашей жизни. А дальше — сами понимаете — на все воля Самсонайта.
Ну и тип! Я положил ноги на стол, как это делал Джон Большая Стрельба, и лениво-лениво, нехотя-нехотя достал из кармана кучку драгоценных цепочек.
Я стал переливать их из ладони в ладонь, украдкой наблюдая за Филом Форелли. Хотелось окончательно убедиться в том, что он целиком и полностью под копытом золотого тельца, который и руководит всеми его поступками.
Мне это было уже ясно, но я не мог, вернее, не хотел поверить в то, что презренный металл обладает такой властью. И я увидел, как загорелись дурным, алчным огнем его завидущие глаза.
— Дай! — просто сказал он и протянул руку.
Джон Большая Стрельба в таких ситуациях обыкновенно хмыкал, одним глотком опустошал стаканчик сока манго, а потом говорил поверх дула своего «кольта»: «Бери, если сможешь вернуть к пятнице».
Хлебнув еще воды за неимением сока манго, я достал вторую кучку цепочек, гораздо увесистее первой, но дарить их я не собирался, хотя люблю делать подарки. Игра наша шла, как говорится, втемную, и на карте с моей стороны стояло очень многое — свобода.
— Это же целое состояние, — глухо сказал доктор, и кровь бросилась ему в лицо. — И вам оно ни к чему. А мне к чему. Дай!
— На, — разрешил я.
— Знаю я эти ваши «на», — с опаской ответил он. — А только протяну руку дальше, чем следует, опять у-шу! Я уже ученый. Дай по-хорошему, а?
— По-хорошему при одном-единственном условии.
— Вот это другой разговор! Заранее согласен на любые условия, — пробормотал он оживленно и завороженно, глаз не спуская с золота, платины и серебра. Жемчугом тут, разумеется, и не пахло. Самое время было брать быка за рога.
— Снотворное осталось? — спросил я, фальшиво зевая и разглядывая углы камеры, поросшие паутиной.
— Непочатый край «Карл-сона»… — И тут-то он наконец сообразил, что от него требуется. Он все сразу понял и отшатнулся от меня вместе с топчаном.
Мы молча глядели друг на друга, не моргая и одинаково сузив зрачки, и в моих глазах он читал мои условия, о которых, право слово, было совсем не трудно догадаться.
Скоро глаза доктора стали тускнеть, зарываться в ресницах, бегать по моему лицу: условия были приняты.
— Все до одной? — только и спросил он.
— И вашу бывшую пациентку уж не обойдите вниманием, — напомнил я. — А если вы, Фил Форелли, решите сшельмовать, предупреждаю: у нас тоже очень длинные… — И я показал ему свои руки.