Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)

Дюма-отец Александр

– Очень рад, любезный друг, что вы пришли, – вскричал батюшка, только завидев его. – Мне сегодня хуже, чем когда-нибудь!

– Неужели?.. Ну что ж, и то уже хорошо, что вы это замечаете.

– Я думаю, что у меня с неделю уже сплин.

– А я думаю, что сплин у вас с неделю уже прошел.

– Мне всё скучно и досадно.

– Почти всё.

– Везде скучно.

– Почти везде.

– А Тома едва выношу.

– Это очень понятно.

– Робинсон мне надоел до смерти.

– Ну, да не его дело быть забавным.

– Сандерс приводит меня в отчаяние.

– Да, я думаю! Управитель

честный человек!

– Да, признаюсь вам, доктор, даже и вы иногда…

– Да, а в другое время?..

– Что вы хотите сказать?

– Я уже знаю.

– Послушайте, доктор, мы, право, поссоримся!

– Анна-Мэри помирит нас.

Сэр Эдвард покраснел, как ребенок, которого уличили в шалости.

– Послушайте, ваше превосходительство, поговорим откровенно.

– Очень рад.

– Скучали ли вы тогда, когда были в гостях у Анны-Мэри?

– Ни минуты.

– Скучали ли вы тогда, когда Анна-Мэри была у вас?

– Ни секунды.

– Стали бы вы скучать, если б вы могли видеть ее каждый день?

– Никогда!

– И Том не раздражал бы вас в такой мере?

– Том! Да я его от души любил бы.

– И Робинсон не надоедал бы вам?

– Я думаю, что я был бы, напротив, очень привязан к нему.

– А Сандерс приводил бы вас в отчаяние?

– О, я бы еще больше уважал его.

– Вы захотели ли бы со мной ссориться?

– С вами мы были бы друзьями до гроба.

– Чувствовали ли бы вы себя нездоровым?

– Я был бы как двадцатилетний…

– И не думали бы, что у вас сплин?

– О, я думаю, я бы стал весел, как морская свинка!

– За чем же дело стало? Нет ничего легче, как видеть Анну-Мэри каждый день.

– Каким же образом? Говорите, доктор, ради бога говорите, я на все готов.

– Стоит только жениться на ней.

– Жениться!.. – вскричал сэр Эдвард.

– Ну да, жениться! Само собой разумеется, что в компаньонки к вам она не пойдет.

– Но, любезный мой, она не хочет замуж.

– Э, девушки всегда так говорят!

– У нее были богатые партии, и она отказала.

– Какие же партии? Пивовар?! Дочери барона Лемтона не пристало торговать пивом.

– Но вы забываете, доктор, что я стар.

– Вам сорок пять лет, а ей тридцать.

– Я безногий.

– Она другим вас и не знала, следовательно, привыкла к этому.

– Вы знаете, у меня характер несносный.

– Напротив, вы добрейший в мире человек.

– В самом деле? – спросил сэр Эдвард с самым простодушным сомнением.

– Уверяю вас.

– Но тут есть большое затруднение.

– Какое же?

– У меня язык не повернется сказать ей, что я ее люблю.

– Какая же надобность вам самим говорить ей?

– Да кто же вместо меня скажет?

– Я.

– Вы меня оживляете.

– Ну что ж, на то я и доктор.

– Когда же вы к ней поедете?

– Завтра, если вам угодно.

– Отчего же не сегодня?

– Сегодня ее нет дома.

– Так дождитесь ее.

– Я сейчас же велю седлать.

– Возьмите лучше мою карету.

– Ну так прикажите закладывать.

Батюшка позвонил так, что чуть не оборвал колокольчик. Патрик прибежал в испуге.

– Закладывай скорее! – вскричал сэр Эдвард.

Теперь Патрик более

чем когда-нибудь был убежден, что барин помешался. За Патриком вошел Том. Батюшка бросился обнимать его. Том вздохнул от всей души. Он ясно видел, что командир решительно сошел с ума. Через четверть часа после этого доктор, получив полномочия, отправился в путь.

Поездка его имела самые счастливые последствия для батюшки и для меня.

Для батюшки потому, что через полтора месяца он женился на Анне-Мэри.

Для меня потому, что месяцев через десять после того, как он на ней женился, я имел честь родиться.

Глава VI

Сколько я не обращаюсь к прошедшему, вижу только, как катаюсь по зеленому лугу, который расстилается перед крыльцом и посередине которого растет купа сирени и жимолости, а матушка, сидя на зеленой скамейке, читает или вышивает и, поднимая время от времени глаза, улыбается мне или посылает воздушный поцелуй. Обычно часов в десять утра батюшка, прочитав журналы, выходил на крыльцо, матушка сразу же бежала к нему навстречу. Я же спешил за ней на своих ножонках и поспевал к крыльцу тогда уже, когда они сошли. Потом мы шли гулять и, обыкновенно, прямо к той беседке, где батюшка в первый раз увидел Анну-Мэри.

Через некоторое время Джордж приходил сказать, что лошади готовы, мы отправлялись кататься часа на два, на три, ездили или к мадемуазель Вильвиель, которой матушка отдала и свой домик, и свои сорок фунтов стерлингов дохода, или к каким-нибудь бедным больным, к которым Анна-Мэри всегда являлась ангелом-хранителем и утешителем, потом, проголодавшись, мы возвращались в замок. После десерта я поступал во владение Тома, и это было для меня самое веселое время: он сажал меня на плечо и уносил смотреть собак, лошадей, взлезал на деревья доставать гнезда, а я между тем, сидя внизу, протягивал к нему ручонки и кричал что есть мочи: «Том! Том! Не упади!» Наконец он приводил меня домой. Уморившись, я обыкновенно уже дремал, но все-таки хмурился, когда видел Робинсона, – ведь меня посылали спать в то время, как он приходил. Если я упрямился, не шел, опять посылали за Томом: он приходил в гостиную, брал меня на руки и уносил, как будто против воли всех. Я немножко сердился, но Том клал меня в койку и начинал качать, рассказывая мне сказки, я засыпал с первых слов, а потом добрая моя маменька перекладывала меня в постель. Прошу читателей извинить, что я вхожу во все эти ничтожные подробности: теперь уже ни батюшки, ни матушки, ни Тома нет на свете, мне сорок пять, как было батюшке, когда он вышел в отставку, и я живу один в нашем старом замке, но во всей округе нет ни одной Анны-Мэри.

Первую зиму, которую помню, я провел очень весело. Снега было с избытком, и Том выдумывал множество средств – силков, сетей и прочего, – чтобы ловить птичек, которые, не находя пищи на полях, приближались к жилищам. Батюшка отдал нам большой сарай, и Том велел закрыть его спереди частой решеткой, сквозь которую не смогли бы пролететь даже маленькие птички. В этот сарай мы сажали своих пленников, и они находили там обильную пищу и убежище на нескольких сосенках, которые стояли в кадках. Я помню, что к концу зимы пленных у меня было бесчисленное множество.