Приключения Джона Дэвиса
Шрифт:
Несмотря на то что меры были приняты быстро, по замедленному ходу судна я понял, что абордажа не избежать; я огляделся: больших потерь мы не понесли. Трое или четверо матросов были убиты, столько же было выведено из строя; были и легкораненые, способные участвовать в бою, так что нас, готовых драться, включая пассажиров, оставалось еще двадцать пять — тридцать человек. Я отдал приказ вызвать наверх тех, кто занимался утром подготовкой зарядов, и, наклонившись к Апостоли, который не покидал меня ни на минуту, спросил:
— Брат, мы оказали им сопротивление, теперь уже поздно просить пощады; как, по-твоему, что нас ждет, если мы попадем в плен?
— Нас изрубят или повесят, — спокойно ответил юноша.
— А тебе не удастся спастись? Ведь ты тоже грек, в конце концов они
— Это лишний довод не пощадить меня. Редко оставляют в живых тех, кто умоляет об этом на одном с ними языке.
— Ты в этом уверен?
— Как в чистоте Святой Девы.
— Что ж, — ответил я, — тогда возьми у боцмана зажженный фитиль и, когда услышишь от меня «Пора!», спустись в кормовой люк и брось фитиль в пороховой погреб. Ты меня понимаешь?
— Хорошо, — ответил Апостоли, мягко и грустно улыбаясь, словно я сказал ему что-то самое обычное на свете, — я так и сделаю.
Я протянул ему руку, он бросился мне в объятия. Затем, схватив одной рукой рупор, а другой топор, я закричал изо всех сил:
— Идти бейдевинд на верхних парусах! Эй, на концах нижних реев, на юте и на баке! Всем приготовиться к абордажу! Руль по ветру!
Маневр был мгновенно выполнен, и «Прекрасная левантинка», вместо того чтобы и дальше идти с попутным ветром, замедлила ход и подставила борт фелуке, которая, приблизившись с удвоенной скоростью — ведь у нее были и паруса и гребцы, — прошла у нас почти под носом, зацепилась своим бушпритом за ванты фок-мачты и столкнулась с нашим кораблем, ударив его в бортовую часть. Столкнувшись, оба судна будто воспламенились; вверх взлетел столб дыма, прогремел взрыв, сопровождаемый таким сильным толчком, что «Прекрасная левантинка» вздрогнула всем корпусом; пираты открыли прицельный огонь из своих двенадцати фальконетов. Расстояние было так коротко, что я разглядел дым от запалов. К счастью, я успел крикнуть «Ложись!».
Те, кто последовал моему совету, спаслись, те же, кто не услышал его, были сметены картечью. Мы поднялись и увидели сквозь окутывавшее нас облако дыма, как похожие на дьяволов пираты скользили по своим реям, спускались по бушприту и перепрыгивали со своего борта на наш. Команды не отдавались, все правила были забыты; я бросился вперед и ударом топора расколол голову первому, кто встал у меня на пути.
Невозможно даже попытаться передать подробности того, что творилось тогда на борту: каждый вел свой собственный смертный бой. Отдав пистолеты Апостоли — он был слишком слаб, чтобы держать саблю или топор, — я раза два заметил, как противники падали под чьими-то ударами. Обезумев, я бросился вперед, не в силах пережить наше неминуемое поражение, но и через четверть часа этой грандиозной баталии, круша все на своем пути, чудом оставался еще жив, не получив даже легкой царапины.
И тут два пирата одновременно бросились на меня: молодой человек, лет восемнадцати, и сорокалетний мужчина. Делая мулине топором, я задел юношу выше бедра; он вскрикнул и упал. Избавившись от него, я бросился на другого, рассчитывая поразить его в голову. Но он одной рукой вцепился в рукоятку моего топора, а другой нанес мне кинжалом удар в бок, но пояс с зашитым в нем золотом смягчил его. Мы схватились врукопашную. Быстро оглядевшись и увидев, что пираты одолели нас, я громовым голосом крикнул Апостоли: «Пора!» Он тут же, словно привидение, скользнул в кормовой люк.
Пират был очень силен, ну а я был в борьбе ловок, как античный атлет. Родные братья никогда не обнимались столь крепко, встретившись после долгой разлуки, как мы, стремясь задушить друг друга; мы катались по палубе, пока не достигли пробитого при столкновении борта и, не заметив бреши, упали в море. Никто этого не увидел.
В воде руки пирата разомкнулись, я же, влекомый чувством самосохранения, которое помимо воли оберегает нас, выпустил моего врага, погрузился вглубь и вынырнул на поверхность уже на некотором расстоянии от кормы «Прекрасной левантинки». Меня удивило, почему все еще не слышно взрыва; я слишком хорошо знал Апостоли, полностью доверял ему и не сомневался, что, если он не выполнил мой приказ, стало быть, с моим бедным другом случилось
Однако положение мое отнюдь не становилось лучше. Я считал себя достаточно опытным пловцом, чтобы в штиль легко покрыть эти два льё, но усиливалась гроза, море бурно взволновалось, над головой гремели раскаты грома, и время от времени молнии, похожие на громадных змей, озаряли все вокруг синеватым светом, отчего волны казались еще зловещее. Кроме того, движения затрудняла одежда: фустанелла [22] пропиталась водой и тянула меня на дно. Проплыв так с полчаса, я почувствовал, что силы мои слабеют и если не сбросить юбку, то я просто утону; перевернувшись на спину, я путем невероятных усилий сумел порвать шнуры, привязывающие фустанеллу, и спустить ее вдоль ног. Стало легче, и я продолжал свой путь.
22
Так называется греческая юбка, которая считается тем элегантнее, чем больше лоскутов ее составляют. Есть фустанеллы, имеющие до пятисот швов. (Примеч. автора.)
Еще полчаса провел я в воде; море волновалось все больше и больше; я окончательно изнемогал и понял, что долго не протяну. Мне уже не удавалось, как при обычной погоде, рассекать волну, приходилось доверяться ей, и каждый раз, когда меня вздымало на гребень, а потом швыряло в провал, мне казалось, что я лечу в бездну. В одно из таких мгновений, когда плавучая гора подняла меня на вершину, при блеске молнии я разглядел справа, все еще очень далеко от меня, скалу острова Нео. Не имея перед собой ориентиров, я сбился с курса, и мне оставалось проплыть еще ровно столько же. Глубокое отчаяние охватило меня, положение казалось безнадежным. Я попытался сделать передышку, плывя какое-то время на спине, но непреодолимый ужас сковывал члены всякий раз, когда меня бросало вниз головой в эти глубокие темные пропасти, которые становились все глубже и глубже.
Грудь сжималась; в ушах звенело; движения становились хаотичными; у меня было инстинктивное желание позвать на помощь, хотя я хорошо понимал, что затерянного среди волн человека может услышать разве Господь Бог. Словно во сне, на меня нахлынули воспоминания: я увидел матушку, отца, Тома, мистера Стэнбоу, Джеймса, Боба, мистера Бёрка; многое совсем забытое вновь возникло в памяти и казалось видениями из другого мира. Я уже не плыл — меня швыряло с вала на вал, и не было сил сопротивляться, воля к жизни иссякла. Порой я погружался в воду и волны прокатывались у меня над головой; тогда неслыханным усилием, так, что тысячи искр сыпались из глаз, я поднимался над водой и видел черное небо, усыпанное красными звездами. Я закричал, и мне почудилось, что в ответ прозвучали чьи-то голоса.
Наконец я почувствовал, что силы окончательно оставляют меня, и, высунувшись из воды по пояс, с ужасом огляделся. Сверкнула молния, и тут при ее свете на гребне волны, почти рядом со мной, я увидел что-то похожее на утес, падающий на меня и катящийся в ту же пропасть, что и я. Прозвучало мое имя — и крик был так отчетлив, что это не могло быть галлюцинацией. Я хотел откликнуться, но вода захлестнула мне рот; какая-то веревка ударила меня по лицу, я ухватился за нее сначала зубами, потом руками, неведомая сила повлекла меня за собой, я безвольно подчинился ей, и сознание покинуло меня.