Приключения Гекльберри Финна (др. перевод)
Шрифт:
– Что такое случилось?
Он говорит:
– А вы разве не знаете, мистер Джордж?
– Нет, – говорю, – не знаю.
– Мисс София сбежала! Ей-богу, не вру. Сбежала среди ночи, и никто хорошенько не знает когда; сбежала, чтобы обвенчаться, знаете, с молодым Гарни Шепердсоном, – по крайней мере, все так думают. Родные-то узнали об этом всего полчаса назад, может, немножко больше, и, надо сказать, времени терять не стали. Сейчас же за ружья, да и на лошадей, – мы и оглянуться не успели. Женщины кинулись поднимать родню, а старый хозяин с сыновьями поскакали к реке, чтобы перехватить по дороге молодого человека и убить его, а то как бы он не переправился за реку с мисс Софией. Думаю, что передряга будет большая.
– Бак ушёл и не стал меня будить.
– Ну ещё бы! Они не хотели впутывать вас в это дело. Мистер Бак зарядил ружьё и говорит: хоть треснет, да застрелит кого-нибудь из Шепердсонов! Ну, я думаю, их там много будет, –
Я побежал к реке, не медля ни минуты. Скоро я услышал издалека ружейные выстрелы. Как только я завидел лавчонку у пароходной пристани и штабель дров, я стал пробираться под деревьями и кустами, пока не нашёл удобное место, а там залез на развилину виргинского тополя, куда не долетали пули, и стал смотреть. Перед тополем, совсем близко, был другой штабель дров, в четыре фута высотой, и я хотел сначала спрятаться за ним, но, пожалуй, лучше сделал, что не спрятался.
На открытом месте перед лавкой, с криком и руганью, гарцевали четверо или пятеро верховых, стараясь попасть в двух молодых Грэпджерфордов, сидевших за поленницей, рядом с пароходной пристанью, но им это не удавалось. Каждый раз, как кто-нибудь из верховых выезжал из-за штабеля дров к реке, в кого стреляли. Мальчики сидели за дровами спиной к спине, так что им видно было в обе стороны.
Скоро всадники перестали скакать и вопить. Они подъехали ближе к лавке; тогда один из мальчиков встал, прицелился хорошенько из-за штабеля и выбил одного всадника из седла. Верховые соскочили с лошадей, подхватили раненого и понесли его в лавку, и в ту же минуту оба мальчика пустились бежать. Они были уже на полдороге к тому дереву, на котором я сидел, когда их заметили. Как только мужчины их увидели, они опять вскочили на лошадей и погнались за ними. Они стали их нагонять, только ничего из этого не вышло: мальчики всё-таки выбежали намного раньше, успели добраться до того штабеля, который был перед моим деревом, засели за ним, и, значит, у них опять был выигрыш перед Шепердсонами. Один из мальчиков был Бак, а другой, лет девятнадцати, худенький, – его двоюродный брат.
Всадники повертелись тут некоторое время, потом уехали куда-то. Как только они скрылись из виду, я окликнул Бака и рассказал ему всё. Сначала он ничего не мог понять, когда услышал мой голос с дерева, и ужасно удивился. Он велел мне смотреть в оба и сказать ему, когда всадники опять покажутся; они, верно, затевают какую-нибудь подлость и уехали ненадолго. Мне захотелось убраться с этого дерева, только я побоялся слезть. Бак начал плакать и браниться и сказал, что они с Джо (это и был другой мальчик, его двоюродный брат) ещё отплатят за этот день. Он сказал, что его отец и двое братьев убиты и двое пли трое Шепердсонов тоже. Шепердсоны подстерегали их в засаде. Бак сказал, что его отцу и братьям надо было бы подождать других родственников – Шепердсонов было слишком много. Я спросил его, что стало с молодым Гарни и мисс Софией. Он ответил, что они успели переправиться за реку и теперь в безопасности. Но до чего же Бак выходил из себя, что ему не удалось убить Гарни тот раз в лесу, – я просто ничего подобного не слыхивал!
И вдруг – бах! бах! бах! – раздались три или четыре выстрела: Шепердсоны объехали кругом через лес, спешились и подкрались сзади. Мальчики бросились к реке – оба они были ранены – и поплыли вниз по течению, а Шепердсоны бежали за ними по берегу, стреляли и кричали: «Убейте их, убейте!» Мне сделалось так нехорошо, что я чуть не свалился с дерева. Всё я рассказывать не буду, а то, если начну, мне опять станет нехорошо. Уж лучше бы я тогда ночью не вылезал здесь на берег, чем такое видеть. До сих пор всё это стоит у меня перед глазами, даже снилось сколько раз. Я сидел на дереве, пока не стемнело: всё боялся слезть. Время от времени я слышал далеко в лесу выстрелы, а два раза маленькие отряды верховых с ружьями проносились мимо лавки; я это видел и понял, что ещё не всё кончилось. Я сильно приуныл и решил больше не подходить к этому дому: ведь, по-моему, всё это из-за меня вышло, как ни верти. Клочок бумажки, должно быть, для того и был вложен, чтобы мисс София где-нибудь встретилась с Гарни в половине третьего и убежала с ним; а мне надо было рассказать её отцу про эту бумажку и про то, как странно вела себя мисс София; тогда он, может, посадил бы её под замок и не случилось бы такого ужасного несчастья.
Я слез с дерева, осторожно прокрался к реке и скоро нашёл в воде у самого берега два мёртвых тела; долго возился, пока не вытащил их на песок, потом прикрыл им лица и ушёл поскорее. Я даже заплакал, когда прикрывал лицо Бака: ведь он со мной дружил и был ко мне очень добр.
Теперь совсем стемнело. К дому я и близко не подходил, а обошёл его лесом и побежал на болото. Джима на островке не было, так что я побрёл через болото к речке и пролез через ивняки; мне не терпелось поскорей залезть на плот и выбраться из этого страшного
– Господи, это ты, сынок? Только не шуми.
Это был голос Джима – я в жизни не слыхал ничего приятней. Я побежал по берегу и перескочил на плот, а Джим схватил меня и давай обнимать – до того он мне обрадовался. Он сказал:
– Слава богу, сынок, а я уж было думал, что ты тоже помер. Джек сюда приходил, сказал, что, должно быть, тебя убили, потому что домой ты не вернулся; я сию минуту собирался спуститься на плоту к устью речки, чтобы быть наготове и отчалить, как только Джек придёт опять и скажет, что ты и вправду умер. Господи, до чего я рад, что ты вернулся, сынок!
Я сказал:
– Ну ладно, это очень хорошо. Они меня не найдут и подумают, что меня убили и мой труп уплыл вниз по реке, – там, на берегу, кое-что наведёт их на такую мысль. Так смотри же, не теряй времени, Джим, поскорее выводи плот на большую воду!
Я не мог успокоиться до тех пор, пока плот не очутился на середине Миссисипи, двумя милями ниже пристани. Тут мы вывесили наш сигнальный фонарь и решили, что теперь мы опять свободны и в безопасности. Со вчерашнего дня у меня ни крошки во рту не было; Джим достал кукурузные лепёшки, пахтанье, свинину с капустой и зелень – ничего нет вкусней, если всё это приготовить как следует, – и покуда я ужинал, мы разговаривали, и нам было очень хорошо. Я был рад-радёхонек убраться подальше от кровной вражды, а Джим – с болота. Мы так и говорили, что нет лучше дома, чем плот. Везде кажется душно и тесно, а на плоту – нет. На плоту чувствуешь себя и свободно, и легко, и удобно.
Глава XIX
Прошло два или три дня и две или три ночи; можно, пожалуй, сказать, что они проплыли, – так спокойно, гладко и приятно они шли. Вот как мы проводили время. Река здесь была необъятной ширины, такая громадина – местами шириной мили в полторы. Мы плыли по ночам, а днём отдыхали и прятались. Бывало, как только ночь подходит к концу, мы останавливаемся и привязываем плот – почти всегда там, где нет течения, под отмелью, потом нарежем ивовых и тополевых веток и спрячем плот под ними. После того закинем удочки и лезем в реку, чтобы освежиться немножко, а потом сядем на песчаное дно, где вода по колено, и смотрим, как светает. Нигде ни звука, полная тишина, весь мир точно уснул, редко-редко заквакает где-нибудь лягушка. Первое, что видишь, если смотреть вдаль над рекой, – это тёмная полоса: лес на другой стороне реки, а больше сначала ничего не разберёшь; потом светлеет край неба, а там светлая полоска расплывается всё шире и шире, и река, если смотреть вдаль, уже не чёрная, а серая; видишь, как далеко-далеко плывут по ней небольшие чёрные пятна – это шаланды и всякие другие суда, и длинные чёрные полосы – это плоты; иногда слышится скрип вёсел в уключинах или неясный говор, – когда так тихо, звук доносится издалека; мало-помалу становится видна и рябь на воде, и по этой ряби узнаёшь, что тут быстрое течение разбивается о корягу, оттого в этом месте и рябит; потом видишь, как клубится туман над водой, краснеет небо на востоке, краснеет река, и можно уже разглядеть далеко-далеко, на том берегу, бревенчатый домик на опушке леса, – должно быть, сторожка при лесном складе, а сколочен домик кое-как, щели такие, что кошка пролезет; потом поднимается мягкий ветерок и веет тебе в лицо прохладой и свежестью и запахом леса и цветов, а иногда и кое-чем похуже, потому что на берегу валяется дохлая рыба и от неё здорово несёт тухлятиной; а вот и светлый день, и всё вокруг словно смеётся на солнце; и певчие птицы заливаются вовсю!
Теперь уже лёгкий дымок от костра совсем незаметен, и мы снимаем с удочки рыбу и готовим себе горячий завтрак. А после того отдыхаем и любуемся на речной простор; отдыхаем, отдыхаем, а там, глядишь, и заснём. Проснёмся после и смотрим – что же нас разбудило? И иной раз видишь – поднимается против течения и пыхтит пароход, далеко у противоположного берега – только и можно разобрать, кормовое у него колесо или боковое; и после того целый час ничего не слышно и не видно: настоящая водная пустыня. Потом видишь, как далеко – видно по реке тянется плот и какой-нибудь разиня колет на плоту дрова, – они всегда норовят колоть дрова на плоту, – видишь, как сверкает опускающийся топор, но ничего не слышишь; видишь, как опять поднимается топор, и только когда он занесён над головой, слышится: «Трах!» – так много времени нужно, чтобы звук долетел по воде. Вот так мы и проводили день, валяясь на травке и прислушиваясь к тишине. Один раз был густой туман, и на плоту и лодках, проходивших мимо, колотили в сковороды, чтобы пароход не наскочил на них. Одна шаланда, а может, и плот, проплыла так близко, что мы слышали говор, смех и брань, – хорошо слышали, а видеть не видели, так что мороз по коже продирал: похоже было, будто это духи разговаривают. Джим так и решил, что это духи, а я с ним не согласился: