Приключения Гекльберри Финна (др. перевод)
Шрифт:
– Ну нет, духи так не станут говорить: «Чёрт бы побрал этот проклятый туман! « Мы отчаливали, как только стемнеет; выведем плот на середину реки, бросим вёсла, он и плывёт по течению, как ему вздумается. Потом закурим трубки, спустим ноги в воду и разговариваем обо всём на свете. Мы всё время ходили голышом, и днём и ночью, если нас не допекали москиты; в новой одежде, которую подарили мне родные Бака, я чувствовал себя как-то неловко, оттого что она была очень хорошая, да я и вообще не охотник наряжаться.
Случалось, что на всей реке долго-долго не было никого, кроме нас. Вдали, у того берега, виднелись
Один или два раза в ночь мы видели, как мимо в темноте проходил пароход, время от времени рассыпая из трубы тучи искр; они дождём падали в реку, и это было очень красиво; потом пароход скрывался за поворотом, огни мигали ещё раз и гасли, шум замирал, и на реке опять становилось тихо; потом до нас докатывались и волны – долго спустя после того, как пройдёт пароход, – и покачивали плот, а потом бог знает сколько времени ничего не было слышно, кроме кваканья лягушек.
После полуночи жители в домах на берегу укладывались спать, и часа на два или на три становилось совсем темно – в окнах домишек ни огонька. Эти огоньки служили нам вместо часов: как покажется первый огонёк, значит, утро близко, и мы начинаем искать место, где бы спрятаться и привязать плот.
Как-то утром, перед зарёй, я нашёл пустой челнок, перебрался через перекат на берег – он был от острова всего в двухстах ярдах – и поднялся вверх по речке среди кипарисового леса на милю или около того – посмотреть, не наберу ли я там ягод. Как раз в том месте, где через речку шёл коровий брод, смотрю – по тропке к броду бегут опрометью какие-то двое мужчин. Я так и думал, что мне крышка; бывало, если за кемнибудь гонятся, мне всегда кажется, что это или за мной, или за Джимом. Я хотел было удрать от них поскорей, да они со мной поравнялись, окликнули меня и стали просить, чтобы я их спас, – говорят, они ничего такого не делали, потому за ними и годятся с собаками. Они собрались уже прыгнуть ко мне в челнок, только я им сказал:
– Погодите, не прыгайте. Я ещё не слышу ни лошадей, ни собак; у вас есть время пробраться сквозь кусты и пройти немножко дальше вверх по речке, – вот тогда лезьте в воду и ступайте вброд ко мне, это собьёт собак со следа.
Они так и сделали; и как только они влезли ко мне в челнок, я сейчас же пустился обратно к нашему островку, а минут через пять или десять мы услышали издали крики и собачий лай. Мы слышали, как погоня прискакала к речке, но не видели её: верховые, должно быть, потоптались на берегу, поискали, а потом стало плохо слышно – мы отъезжали всё
Одному из бродяг было на вид лет семьдесят, а может, и больше, он был лысый и с седыми баками. На нём была старая, рваная шляпа, синяя грязная шерстяная рубаха, рваные холщовые штаны, заправленные в высокие сапоги, и подтяжки домашней вязки, – нет, подтяжка у него была всего-навсего одна. На руке старик нёс ещё долгополую старую хламиду из синей холстины, с медными пуговицами, а кроме того, оба они волокли тяжёлые, битком набитые ковровые саквояжи.
Другому бродяге было лет тридцать, и одет он был тоже неважно. После завтрака мы все легли отдохнуть, и из разговора первым делом выяснилось, что оба эти молодчика друг друга совсем не знают.
– Из-за чего у вас вышли неприятности? – спросил лысый у того, что помоложе.
– Да вот, продавал я одно снадобье, для того чтобы счищать винный камень с зубов, – счищать-то оно, положим, счищает, но только и эмаль вместе с ним сходит, – и задержался на один вечер дольше, чем следует; и только-только собрался улизнуть, как повстречал вас на окраине города и вы мне сказали, что за вами погоня, и попросили вам помочь. А я ответил, что у меня тоже неприятности, и предложил удирать вместе. Вот и вся моя история… А у вас что было?
– Я тут около недели проповедовал трезвость, и все женщины мною нахвалиться не могли – и старухи и молоденькие, – потому что пьяницам я таки задал жару, могу вам сказать; я набирал каждый вечер долларов пять, а то и шесть – по десять центов с носа, дети и негры бесплатно, – и дело у меня шло всё лучше да лучше, как вдруг вчера вечером кто-то пустил слух, что я и сам потихоньку прикладываюсь к бутылочке. Один негр разбудил меня нынче утром и сказал, что здешний народ собирается потихоньку и скоро они сюда явятся с собаками и лошадьми, дадут мне полчаса, чтобы я отошёл подальше, а там пустятся за мной в погоню; и если поймают, то вымажут в дёгте, обваляют в пуху и перьях и прокатят на шесте. Я не стал дожидаться завтрака – что-то аппетит пропал.
– Старина, – сказал молодой человек, – мы с вами, пожалуй, могли бы объединиться и орудовать вместе… Как по-вашему?
– Я не прочь. А вы чем промышляете главным образом?
– По ремеслу я наборщик; случается, торгую патентованными лекарствами, выступаю на сцене, – я, знаете ли, трагик; при случае занимаюсь внушением мыслей, угадываю характер по руке, для разнообразия даю уроки пения и географии; бывает, и лекцию прочту, – да мало ли что ещё! Берусь за всё, что ни подвернётся, лишь бы не работать. А вы по какой части?
– В своё время я много занимался врачеванием. Исцелял возложением рук паралич, раковые опухоли и прочее – это мне всего лучше удавалось; могу недурно гадать, если разузнаю от кого-нибудь всю подноготную. Проповедую тоже, обращаю в христианство; ну, и молитвенные собрания по моей части.
Довольно долго они оба молчали, потом молодой человек вздохнул и сказал:
– Увы!
– Это вы насчёт чего? – спросил лысый.
– Подумать только, что я довёл себя до такой жизни и унизился до такого общества! – И он принялся тереть уголок глаза тряпкой.