Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)
Шрифт:
– Я увидела его перед тем, как появился ты. Покидая Сухмет, я даже не подозревала о его существовании.
– Надо же, кто бы мог подумать, что здесь есть город? Я уверен, что стигийцы так далеко в эти края не забирались. А вот не могли ли его построить чернокожие? Я не увидел ни стад на равнине, ни каких-либо признаков обработки земли или присутствия людей.
– Каким образом ты сумел все это рассмотреть с такого расстояния? – с подозрением осведомилась она.
Он вновь пожал плечами и спрыгнул на уступ.
– В любом случае эти горожане ничем не смогут нам помочь. А если бы и могли, то вряд ли захотели бы. Население
Конан оборвал себя на полуслове, словно потеряв нить разговора, и, сосредоточенно хмурясь, уставился на темно-красные «яблоки», алевшие в листве.
– Копья! – пробормотал он. – Какой же я идиот, что не додумался до этого сразу! Это лишний раз доказывает, что красивая женщина способна сотворить с разумом мужчины.
– Что ты там бормочешь? – полюбопытствовала она.
Вместо ответа он спустился до пояса листвы и посмотрел вниз. Гигантская тварь по-прежнему сидела там на задних лапах, глядя на скалу с ужасающим долготерпением, свойственным всем рептилиям. Именно так мог смотреть один из его сородичей в начале времен на троглодитов, предков Конана, засевших на поросшей лесом скале. Конан беззлобно обругал дракона и начал срезать ветви, подтягивая их к себе и стараясь, чтобы они получались подлиннее. Шелест листьев заставил монстра взволноваться. Он выпрямился и хлестнул своим жутким хвостом, сломав несколько молодых деревьев, как соломинки. Конан поглядывал на него уголком глаза, и, когда девушка уверилась, что в следующий миг монстр прыгнет на скалу, киммериец отошел от края и взобрался на уступ, прихватив с собой срезанные ветви. У него получилось три тонких прутика длиной около семи футов, не толще большого пальца. Кроме того, Конан срезал несколько прядей крепкой тонкой лозы.
– Для того чтобы сделать из них дротики, ветки слишком легкие, а лоза не толще обычной веревки, – заметил он, кивая на листву, обнимавшую утес. – Наш вес они не выдержат – но сила заключается в единстве. Во всяком случае, так говорили отступники-аквилоняне, когда приходили в наши Киммерийские горы, чтобы собрать армию для вторжения в собственную страну. Но мы всегда предпочитали воевать кланами и племенами.
– И какое это имеет отношение к твоим палкам? – пожелала узнать Валерия.
– Увидишь.
Сложив ветки в пучок, он пристроил между ними с одного конца свой кинжал, связав их вместе лозой. Когда он закончил, у него получилось приличное копье с прочным древком длиной примерно в семь футов.
– И какой от него толк? – не отставала девушка. – Ты сам говорил, что никакое лезвие не прорубит его чешую…
– Чешуя-то у него не везде, – отозвался киммериец. – Освежевать пантеру можно по-разному.
Подойдя к краю лиственного пояса, он вытянул копье и осторожно проткнул им одно из «яблок Деркето», поспешно отступив в сторону, чтобы на него не попали темно-красные капли, выступившие из дырки. Через несколько минут он выдернул копье и показал ей синеватую сталь, перепачканную тускло-красным соком.
– Не знаю, получится что-нибудь из этого или нет, – признался он. – Здесь хватит яда, чтобы завалить слона, но… Словом, поживем-увидим.
Валерия пошла за ним, когда он углубился в лиственный пояс. Осторожно держа отравленное копье на вытянутой руке, он просунул голову сквозь ветви и обратился к монстру:
– Что ты здесь забыл, недостойный отпрыск презренных родителей? –
Он продолжал в том же духе, и некоторые из употребленных им эпитетов заставили Валерию покраснеть, несмотря на долгие годы, проведенные ею среди морских бродяг. Но они произвели на монстра должный эффект. Точно так же, как беспрестанное тявканье собаки выводит из себя обыкновенно более сдержанных животных, так и назойливый человеческий голос пробуждает в одних зверях страх, а в других – злобу. Совершенно неожиданно и стремительно чудовище встало на задние лапы, вытягиваясь во весь рост в свирепой попытке сцапать крикливого пигмея, посмевшего нарушить первобытную тишину его древних владений.
Но Конан точно рассчитал расстояние. Здоровенная башка с шумом высунулась из листьев футах в пяти от него. И, когда монстр распахнул жуткую пасть, Конан вонзил свое импровизированное копье прямо в тонкую перепонку между верхней и нижней челюстью. Он вложил в удар всю силу, и кинжал вошел в плоть по самую рукоять.
Челюсти твари конвульсивно сомкнулись, переламывая связанное из прутиков древко, и Конан едва устоял на ногах. Он непременно рухнул бы вниз, если бы не девушка за спиной, которая в самый последний момент успела схватить его за пояс. Он обеими руками вцепился в выступ скалы и весело улыбнулся ей в знак благодарности.
А у подножия скалы монстр катался по земле, словно собака, которой в глаза попал перец. Он тряс башкой, скреб ее лапами и то и дело во всю ширь разевал пасть. В конце концов он ухватился передней лапой за обломок древка и выдернул его. А потом он запрокинул морду, щелкнул челюстями, по которым струилась кровь, и уставился на людей на скале с такой разумной ненавистью, что Валерия содрогнулась и машинально потянулась к мечу. Костяные пластинки на спине и боках сменили цвет с тускло-коричневого на ало-багровый. Но самым страшным стало то, что монстр нарушил свой обет молчания, и звуки, вырывавшиеся у него из окровавленной глотки, не походили ни на что, издаваемое земными животными.
Оглашая воздух хриплым отрывистым ревом, чудовище раз за разом бросалось на скалу, приютившую его врагов. Снова и снова его могучая башка протыкала снизу зеленый полог листьев и ветвей, и жуткие челюсти впустую щелкали, хватая воздух. Он всей тушей бросался на утес, так что тот сотрясался от основания до самой макушки. И еще он совсем по-человечески выбрасывал вверх передние лапы, пытаясь захватить ими вершину скалы и вырвать ее из земли, как морковку.
При виде столь дикой и первозданной злобы у Валерии кровь стыла в жилах, зато в Конане было слишком много от первобытного человека, чтобы он испытывал иные чувства, кроме жадного интереса. По мнению варвара, пропасть, разделявшая людей – в его понимании – и животных, была не столь велика, как представлялось Валерии. Для Конана монстр внизу был формой жизни, отличающейся от него самого лишь физическим обликом. Он приписывал ему собственные черты характера и в злобе чудовища видел много общего с собственными вспышками ярости, а его рев напоминал ему ругательства, которыми он сам осыпал его. И подобное ощущение родства со всеми дикими животными, даже драконами, не позволяло ему испытывать панический ужас, который охватил Валерию при виде бешеной злобы чудовища.