Приключения мистера Вулписа
Шрифт:
— Это он… — сказала она. — Я уверена, что это он!
— Кто? — спросила Гретта.
— Господин Вулпис Фог! Кто же ещё мог оседлать гигантскую птицу? Скорее, к Лунному Холму!
Эта ночь выдалась необычной для всей Облачной Долины, но первой странности обнаружила Ника.
От безысходности, в которую её ввергло закрытие демократической кампании Шарлотты и с тем самым — спонсорства мэра, — Ника пришла к тому, что решила зарабатывать на восстановление «Чайного дворика» самостоятельно, своими собственными лапами. Втихаря от
Вечерами Ника, как в старые добрые времена, сбегала из поместья, чтобы чинить таверну. Первостепенной задачей было реставрировать полы и крышу, чтобы влага весенней оттепели не попадала вовнутрь и доски не сгнили окончательно.
На деле починить «Чайный дворик» одной оказалось проблематично. Молоток был до невозможности тяжёл, и если прибить доску к полу кое-как получалось ударами невпопад по гвоздям, то провернуть тоже самое с крышей было невозможно.
В ночь появления механической птицы Ника не продвинулась в своей работе ни на йоту. Более того — она и не пыталась. Новехонький пол первого этажа разбух из-за дождя.
Весь труд — насмарку!
Оплакав от души свой провал, Ника забралась на обгорелую до черна раму бывшего окна второго этажа, чтобы успокоить нервы перспективой Северного леса, где холодной и непоколебимой глыбой возвышалась гора, на фоне которой стволы столетних сосен выглядели ломкими прутиками.
Вдруг облака, вечно парившие над горной вершиной, разлетелись как пух тополя под лапами неугомонного мальчугана. Гора задрожала, и небо над ней потемнело, и тогда, с брызгами черноты, из нее вырвался силуэт с двумя поперечными отростками, то вздымающимися, то опускающимися — медленно и ритмично.
Пока Ника пялила глаза на страшную горгулью, дрожь горы достигла Лунного Холма. «Чайный дворик» грозился похоронить под собою зайчиху, и та, наконец, взвесив риски, сиганула прямо из окна, и — очень вовремя, ведь в тот же миг каркас таверны осыпался, подняв в небо пыль.
Ника лежала на спине, но не потому, что прыжок её поранил. Она была цела от хвоста до ушей и лишь скована страхом, наброшенным на неё, точно сетью, видом острокрылого чудища с двумя горящими глазами.
— Руфа! — Нику пробрал ненормальный смех. — К нам летят птицы! Целые стаи птиц! Они — настоящие!
И в самом деле. Со всех сторон от механического исполина небо облепили пёстрые точки — птицы. Их разномастные хвосты и крылья выдувал ветер, невесомые пушинки перьев оседали над лесом.
Вниз по холму, в направлении Облачных Долин, прошлись голоса:
— Это птицы!
— Настоящие?
— Птицы из легенд!
Весь город спешил к холму, чтобы поближе посмотреть на ожившую сказку. Никто из пассажиров «Ковчега» и подумать не мог, что все эти столетия в недрах горы дремал эвакуационный воздушный корабль в образе механической птицы.
Комплекс «Цверг» был уничтожен, и все роботы, а также два последних человека, контролирующих системы
Воздушные люки в рёбрах «Ковчега» были подняты настолько, чтобы пассажиры перестали разводить сумятицу и ругать Фога Вулписа, и наконец лицезрели небо. Поскольку летели птицы высоко над землёй, обзор на звезды был блистателен. Даже Жанну они очаровали, хотя она полагала, что за время своего путешествия в Облачные Долины и обратно ночь успела стать для неё чем-то привычным.
Оказалось, что не совсем.
Смотреть на звезды снизу вверх — не то же самое, что лететь среди них. За полупрозрачной поволокой облаков, что словно шёлковая шаль вились на ветру, отблескивали белые и голубоватые искры. Их было так много, что в глазах Жанны рябило; пристроившегося к ней сеньора Эрнандеса она увидела не сразу.
— Ты послушай, сколько смеха, а? — издал он грудной смешок. — Все так радуются небу и ветру, и, что с ними будет дальше, их не волнует! Жить моментом странно, но мне нравится. Жаль только, что я не могу присоединиться к своим товарищам-птицам и поплескаться с ними в свете звёзд. — Он потер своё забинтованное крыло. — Ты погляди, как усердно крыльями работают! Завтра все мышцы болеть будут!
— Угу, — кивнула Жанна, даже и не собираясь опускать взгляд на ликующих птиц.
— Ну же, милая, где твоя улыбка? Мы спасены! Как того и хотела Александра!
— Она умирала с улыбкой. Но я почему-то до последнего желала другого. Видимо, я эгоистка. Что мне делать, дядя? Куда идти?
— Куда угодно! — Ворон возложил одно крыло кошке на плечо, а другим простер в бесконечную ночь за бортом «Ковчега». — Весь этот мир — твой! И каждая дорога, каждая тропа, это чудное небо и эти дивные звезды — все это твой дом, дорогая!
— Честно говоря, дядя, я боюсь.
— Чего?
— Одиночества. — Жанна в первые за прошедшие часы улыбнулась, но улыбнулась так печально, что сеньор Эрнандес, глядя на неё, и сам погрустнел. — Я жила ради матери и моей Александры. Они были моим смыслом, моим домом. И пусть он был мал, и пусть все другие меня ненавидели, я всегда знала, что в этом мире есть безопасное место для меня, что я могу вернуться к ним, и мне будет хорошо… — Жанна быстро обозрела пассажиров «Ковчега», болтающих ни о чем и строящих грандиозные планы на жизнь, и снова почувствовала на себе их косые взгляды — мимолетные, но такие желчные. Ариэль полюбовно выслушивала истории окрыленного событиями Боуи, а коротышка Корги возилась у них в лапах, словно перетягивающее на себя внимание дитя.
— Что ж, своего старика дядюшку ты, я смотрю, в расчёт не берёшь? — не злобно упрекнул кошку сеньор Эрнандес.
— Что вы, дядя!
— С тех пор, как Розы не стало, ты ни разу за эти годы не пришла повидаться со мной… Понимаю, мы не родня, и ты не обязана, но всё же… — Ворон вздохнул. — Я скучал по тебе.
— Простите…
— Прощу, если пообещаешь, что снимешь с себя эту унылую мину, и вместо того, чтобы сидеть здесь в одиночестве и жалеть себя — пойдёшь поищешь товарищей на борту «Ковчега»!