Приключения Оги Марча
Шрифт:
– Жалко Элеонору.
– Да, жалко. Она-то надеялась, что это любовь. Все на карту ставила ради этого!
Сказано это было с величайшим презрением - не к Элеоноре, ее он любил, но, возможно, от обиды за нее к любви вообще, так предавшей сестру и подкосившей.
– Похоже, ты осуждаешь любовь.
– Я ее знать не знаю и думать о ней не думаю.
– Но ты же женат. Клем говорил.
Мое простодушие его позабавило.
– Верно. Женат и имею сына. С ним мне повезло.
– А с женой?
– О, она баба хорошая, только жизнь у нее не задалась. Мы живем с ее родными, так уж вышло. Атам сестра ее с мужем. Знаешь, как это бывает - вечно
– Это ты про себя?
– Я с ней спал, она забеременела, и я женился.
Грустная перспектива, которую предрекала миссис Ренлинг в случае женитьбы Саймона на Сисси.
– Это как фейерверк на Четвертое июля, - продолжал Джимми.
– Поначалу в тебе столько пороха, что, кажется, вот-вот взорвешься. Потом выстрел, ракета пущена. Вспышка. Она гаснет и падает. И живешь для ребенка, выполняя супружеский долг.
– А ты выполняешь?
– Ну а что мне, трудно? На это-то я способен. Только радости ей, по-моему, от этого мало. Но что мы все обо мне да обо мне? Ты-то чем занимаешься и что о себе думаешь? Я прямо обомлел, увидев тебя с этими книжками! Ничего себе встреча: Оги - жулик!
– Ну, не настоящий же жулик.
– Если даже не настоящий, все равно это как-то не вяжется с тем, что я слышал о тебе и о Саймоне, как у вас с ним хорошо идут дела!
– Да, дела у него идут неплохо - он женат, и бизнес процветает.
– Крейндл так и говорил. И что ты в студенты подался. Потому и книги приноровился тырить? Мы студентов часто на этом ловим. По большей части нехорошая это публика.
Я рассказал, зачем мне понадобились деньги, не став разуверять его в убеждении, что Мими - моя любовница, иначе ему было бы трудно понять мотивы моих действий, но при всей необычности встречи, когда Джимми поймал меня на краже в качестве охранника, что само по себе достаточно дико и парадоксально, при том облегчении, которое я испытывал, и некоторой грусти от нахлынувших воспоминаний, надо было заняться поисками денег. Впрочем, Джимми мой рассказ не оставил равнодушным - глаза и все его лицо теперь выражали озабоченность и твердую решимость.
– Какой у нее срок?
– Третий месяц.
– Послушай, Оги. Я дам тебе сколько могу.
– Нет, Джимми, - оторопел я.
– Не хочу тебя разорять. Ведь у тебя самого не так уж хорошо с деньгами.
– Не будь идиотом. Что такое пара-другая долларов в сравнении с загубленной жизнью! Да я делаю это и для себя тоже - видеть старого дружка, попавшего в такой переплет, и остаться в стороне! Каково это? Сколько тебе нужно?
– Пятьдесят долларов.
– Пустяки. С Элеонорой я это особо обсуждать не буду. Она скопила кое-какую сумму. На что беру, я ей не скажу. А сама она не спросит, и вообще - зачем ей знать? Я же вот не спрашиваю, почему ты не взял денег у брата. Наверно, не стал бы воровать, если бы он горел желанием тебя выручить.
– В крайнем случае я бы мог к нему обратиться. Но тут особые обстоятельства. Так или иначе, Джимми, большое тебе спасибо.
Безмерная моя признательность его насмешила.
– Ладно, не преувеличивай. Встретимся в понедельник здесь в это же время, и ты получишь свои пятьдесят долларов.
Джимми не был уверен в крепости своих добрых намерений, они смущали его. И я отлично понимал, что побыстрее разделаться с ними он хочет не меньше, чем помочь старому дружку.
И тем не менее свершилось - деньги были у меня в кармане. И я записал Мими на прием к доктору в конце рождественской недели. Складывалось все очень непросто, поскольку в тот же вечер у меня намечалось свидание с Люси, которое я не мог отменить так, чтобы об этом не узнал Саймон, а мне требовалась машина. И вот, оставив Мими у доктора, я спустился вниз и позвонил Люси из аптеки.
– Милая, я сегодня опоздаю. Тут такое дело непредвиденное… Наверно, раньше десяти не смогу приехать.
Но на сей раз ей было не до меня. Она зашептала в трубку:
– Знаешь, дорогой, я врезалась в ограждение и помяла крыло. Папе я не призналась. Он внизу, поэтому я говорю так тихо.
– О, ну вряд ли он так уж рассердится!
– Нет, Оги. Ведь я езжу на этой машине меньше месяца, а он грозился продать ее, если я не стану сдувать с нее пылинки, и заставил пообещать, что полгода никаких неприятностей не будет.
– Может, мы ее починим без его ведома?
– Как ты себе это представляешь?
– Ну, я что-нибудь придумаю. Только приеду попозже.
– Не слишком поздно, пожалуйста.
– Хорошо, давай сделаем так: если к десяти меня не будет, больше не жди.
– И тогда я смогу выспаться перед завтрашней встречей Нового года. А завтра уж не опаздывай, хорошо? И не забудь принарядиться.
– Да, завтра в девять в смокинге, а может, еще и сегодня. Но, понимаешь, я обещал помочь другу, с которым произошел некоторый казус… А о машине не беспокойся.
– Не могу не беспокоиться. Ты не знаешь папу!
Я с облегчением покинул кабинку, собранный и готовый сразиться с любыми страхами и неведомыми еще проблемами.
«Страччьятелла» была закрыта. Через грязное стекло проглядывали до времени затаившиеся саксофоны и зачехленные гитары. В глубине мерцали призрачным светом щели: это владельцы, собравшись в кухне, поедали свои спагетти.
Я ждал наверху у двери, которая в положенное время щелкнула, открываясь. Доктор выпустил Мими, оставив ее мне на попечение, и тут же скрылся, так что задать ему вопросы я не успел. Да я и без того не смог бы этого сделать, поскольку должен был поддерживать Мими, которая едва стояла на ногах. Она лишь два дня назад вернулась из больницы, и, не говоря уже о боли и кровопотере, сам груз ответственности за важные решения, которые ей пришлось принимать в одиночку, лишал ее последних сил. Ей было плохо до такой степени, что я впервые увидел на ее лице тупое безразличие - как у измученного сонного ребенка, которого после пикника волочат еще и на экскурсию. Ожив на секунду, она склонила голову мне на плечо и вдруг ткнулась куда-то в шею, прижавшись к ней губами в слабом рефлективном порыве чувственности. Наверно, в этот момент я виделся ей Фрейзером, и она со всею сокровенной нежностью, какая только может быть между мужчиной и женщиной, подтверждала сейчас свою незыблемую, вопреки обидам, хитросплетениям мерзости, лжи и обмана, веру в силу и добровольность той страсти, что соединила их на пути, которым наши далекие первобытные предки шли в своих зеленых кущах по велению одной лишь природы.