Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
Сжалился над ним Погост, вытащил на свежий воздух. И ведь не подвел Никакович, приволок пиво.
С той поры сделались они с Землекоповичем закадычными дружками. И всякий следующий раз, когда мужика опять привозили в катафалке к нему на службу, то он уже заранее знал, что это все, как обычно, для отвода глаз.
Когда кладбище пустело и почившие обретали, наконец-то, долгожданный мертвый покой от своих назойливых и плаксивых родственничков, вот тогда кладбищенский Погост Землекопович брал в руки противоминный инструмент и поднимал на поверхность одного из тех, кто не принадлежал к великому сонму усопших.
Всю ночь напролет сторож Саперавиус и мужик Недобитов
– Так что же, мужика Живила ничем, кроме газеты "Правда", в путь-дорожку не снабжали? Таки совсем-совсем ничем? И деньжат не подкидывали?
– настырно допытывалась Евдокия.
– Да говорю же, нет!
– Макарыча стала раздражать ее непонятливость.
– Просто он, перед тем, как быть погребенным, оставлял в сторожке у Землекоповича пару-тройку пузырей "беленькой" и ящик пивка.
– Как так? Сам и оставлял? А куда же смотрела процессия? Процессия-то заприметила бы, как мужик вылезает из гроба и подкидывает в сторожку горячительно-пенистое?
– не унималась Евдокия.
Чрезмерное любопытство частенько играло с Патрикеевной злую шутку. Было дело, школьный учитель географии, контуженый на Резервном Фронте Дуболом Континентович Меридианов (в "битве под Курском", регонсценированной в подмосковной деревеньке "Смерть фашистским оккупантам", его перепутал с вражеским солдатом "оккупированный" племенной бык Чемберлен), треснул ее по башке графином с пиявками.
Континентович проходил курс лечения от геморроя по рецепту товарища Аристотеля и запускал их в задницу прямо во время занятий, как вдруг ученица Евдокия Задолбаевская пристала к нему в этот ответственный момент с вопросом: "Могут ли пиявки размножаться в условиях дерьма?", имеющим весьма отдаленное отношение к изучаемой теме о размножении человекообразных в условиях Меркурия.
Петр Макарыч, в отличие от контуженного географа-геморроидаика, выказывал прямо-таки терпение роженицы.
– Да Вы бы видели эту процессию!
– втолковывал он Евдокии.
– Никто на ногах не держался! А гроб пихали, а не несли. Продвинутся на метр-другой, отползут к лавочкам у могилок, хвать по стакашке, и так всю дорогу до конечного пункта.
Так что мужику Живилу не составляло никакого труда потихонечку покинуть убежище, а потом столь же незаметно залечь обратно.
– А те, кто несли гроб с мужиком на дне? Они что, таки ничего и не примечали?
– непроходимая тупость доцента философии начинала восхищать журналиста.
– Да говорю же Вам, Евдокия Патрикеевна, гроб тащился по земле волоком косыми в доску мужиковско-Недобитовскими корешами. К тому же он был на солнечных батарейках (личное изобретение мужика Живила, лазерщика-марксиста по профессии) и мог, в принципе, катиться самостоятельно.
– А зачем Вам под крышкой понадобится чайник и непременно со свистком?
– не отставала Патрикеевна.
– Сигареты и спички - это понятно. А как Вы намереваетесь в замурованном гробике чайничек раскуривать?
Этот вопрос застал постояльца врасплох. Он задрал правую ногу, скрючился, почесал левой пяткой правую ягодицу и тут же осознал, что раскочегарить в суровых могильных условиях чайник с помощью одних только спичек и тем более заставить его свистеть действительно окажется весьма затруднительно. Однако находчивость не подвела его и на сей раз.
– Когда я проходил действительную военную службу в вертолетном полку в Малино, - вспомнил он разудалую армейскую молодость, - то, будучи командированным на полгода в батальонную солдатскую прачечную,
Взводные каптерщики привозили мне мешки с пользованным бельем (простыни, наволочки, портянки, кальсоны), мы все тщательно просчитывали, а затем я доставлял груз в гоуродскую прачечную.
И вот всякий раз, когда мы с Февронией Бюстгальтервной Прищепкиной (ответственная приемщица в гоуродской прачечной) заново пересчитывали солдатские пожитки, то обнаруживалось, что портянок не 120 пар, а 128, вместо114 простыней обнаруживались 132.
Количество белья, принятое от взводных каптерщиков, никогда не совпадало с тем, что я сдавал Февроние Бюстгальтервне, но разница всегда оборачивалась выгодной для меня стороной.
Спустя два месяца службы в прачечной, я приобрел, в обмен на излишки, цветной телевизор в казарму, через четыре месяца обставил "Ленинскую комнату" дорогой классической литературой (преимущественно из произведений Маркса-Энгельса-Ленина-Солженицына-Войновича-Жванецкого) и всевозможными кодексами (чтобы защитники Родины, когда их упекут за пьянство, расчленение прапорщика и дезертирство в дисциплинарный батальон, затем переведут за распространение антисоветских анекдотов в колонию строгого режима и, в конце концов, приговорят за уклонение от мужеложства к смертной казни, твердо знали свои права), а к финишу командировки в прачечную прикупил в батальон рояль, баян и деда Голенище.
Особенно гордился я последним приобретением. Дед, бывший деревенский баянист, беспробудно квасил на втором этаже, над солдатской прачечной, в сапожной мастерской и частенько сползал ко мне поговорить за жизнь и пропустить на брудершафт литр-другой-пятый. Я к нему настолько привык, что в результате выкупил его у мастерской.
Батальонное начальство было в восторге! Народ перестал бесцельно канифолить и ходить в самоволки.
Теперь бойцы осмысленно, запоем осваивали "Капитал", "Архипелаг Гулаг", "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" и прочего Михал Михалыча, бренчали сапогами по роялю, скакали под баян на голове и горланили под водительством деда Голенище матерные армейские частушки.
Меня уже представили было к ефрейтору, как вдруг по наводке батальонного замполита, выходца из суперидейного рода Железного Наркома, нагрянула комиссия Министерства Оборванки.
Понятное дело, что телевизор, рояль, баян, дед Голенище (он жил под крышкой рояля), а ТАКЖЕ "Александр Исаич со товарищи" не проходили ни по каким накладным. Когда меня вызвали на комиссию, весь батальон со мной тепло попрощался, и ребята пообещали разбавлять мои дисбатовские и последующие казематовские будни посылочками с сухариками и пивными дрожжами.
– Макарыч причмокнул и прошелся ногтем по кухонным обоям. Раздался треск и на месте соприкосновения образовалась продольная расщелина, из которой вынырнул рыжий таракан. Евдокия внимала армейской саге, наматывая с макушки прядь на указательный палец. Бигуди-легионеры злобно уставились на конкурента из основного сустава.
– Но никогда не знаешь, как повернется жизнь, - постоялец припечатал хрущатого носом к стене.
– Главарь комиссии, косоглазый прыщавый подполковник, комиссованный из дивизии бомбардировщиков стратегического назначения за неоднократные пьяные ночные стратегические бомбардировки еврейских поселений арабских земель Палестины, когда я вошел в "Ленинскую комнату" и встал навытяжку, решил блеснуть перед комиссией навыками стратегического бомбометания и запустил в меня чернильницу, но я увернулся, и она угодила в портрет Министра Оборванки.