Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
В природе ужасная аналогия или, лучше сказать, по-своему, подобие между всем, что движется, действует и имеет влияние на действия посредством побуждения души к себе соблазном, приманкой, магнетизмом, а от себя электричеством, толчком, подзатыльником.
Русская пословица недаром говорит: «Несчастлив в картах, счастлив в любви», и обратно. Это значит, что играть в карты и играть в любовь — одно и то же, потому что одно заменяет другое. Волнение, страдания, довольствие, утомление сердца — одни и те же, ни малейшей разницы. Вечно блуждающее воображение посреди надежд,
Это все не касается до Прохора Васильевича, он существовал на сем свете не как человек — орудие божие, а как человек — орудие человеческое. Собственно, об нем не стоило бы мыслить, но во всяком случае он мог навести на мысль.
Прибежав домой с радостным чувством выигрыша, он долго ждал своего Триши; но не дождался и лег спать.
Перед рассветом уже кто-то толкнул его и крикнул на ухо:
— Прохор Васильевич!
Это был Триша, что-то очень не в себе.
— Ох, как ты, Триша, перепугал меня!
— Тс! тише! Беда, Прохор Васильевич! давайте пять тысяч, а не то меня скрутят, да и вам за меня достанется, если узнают, кто я такой!
— Да что такое? Скажи!
— Не спрашивайте, пожалуйста, давайте скорей деньги!
— Да что такое?
— Ах ты, господи! Ну, да черт знает что: приятели попотчевали, а какое-то рыло стало приставать, я и своротил его на сторону, да неосторожно. Как следует, связали руки назад, а я пошел на выкуп, с тем чтоб и духу моего не было здесь до рассвета… Вот и всё. Давайте деньги да прощайте. Ворочусь к тятеньке да скажу, что проводил вас до границы.
— Ох, Триша, да как же это я останусь один?
— Правда и то; что вам одному делать?… Знаете ли что? Денька два спустя, ступайте-ко и вы назад в Москву; а там уж мы подумаем, как быть.
Кто-то стукнул в дверь.
— Сейчас, брат, сейчас! — подал голос Трифон.
— Кто там такой? — спросил испуганный Прохор Васильевич.
— Кто! разумеется, кто: меня торопят; давайте скорее! Прохор Васильевич достал пачку ассигнаций, хотел считать,
но стук в дверь повторился.
— Эх, до счету ли теперь! Давайте что есть, после сосчитаемся! — сказал Трифон и, схватив пачку из рук Прохора Васильевича, бросился в двери.
Прохор Васильевич остался как на мели.
В страхе и раздумье, он не знал, что делать. Отвага, которую возбудил в нем ментор его, ехать за границу, вдруг исчезла.
— Как я поеду
До рассвета Прохор Васильевич дрожал от ужаса, повторяя одни и те же вопросы. В этом отчаянном раздумье застал его и Илья Иванович.
— Ах, почтеннейший, а я полагал, что вы еще почивать изволите? Что ж, сударь, переезжайте ко мне. Право, вам не приходится в заездном доме стоять. Пожалуйте хоть с приказчиком; мы и ему место найдем.
— Приказчик тятенькин уехал в Москву.
— Что так?
— Да так; тятенька велел скорее ехать, да и мне также.
— А за границу-то, Прохор Васильевич?
— Из Москвы поеду.
— Вот что; так не угодно ли, пожалуйте покуда чайку выкушать.
Прохор Васильевич долго отнекивался; но Илья Иванович утащил его к себе и вместе с своей сожительницей возбудил в нем падший дух.
Никак не мог он отговориться и от предложения погостить хоть недельку; особенно когда Лукерья Яковлевна сказала ему тихонько:
— Уж если вы уедете, так я буду знать, что вы меня не любите!
— Уж если вам угодно… — проговорил Прохор Васильевич.
— Таки очень угодно: как я вас увидела в первый раз… Ох, господи!
Лукерья Яковлевна глубоко вздохнула; Прохор Васильевич смутился, взглянул на нее, она на него, и — невозможно уже было не остаться.
Ему отвели приютный покой. Ввечеру собралась та же честная компания, горка росла. Прохору Васильевичу снова повезло счастие; подымает все выше и выше; но вдруг оборвался.
— Ну, невзгодье! — повторял, вздыхая, Илья Иванович, — да не будет ли?
— Нет! — повторял разгорячась Прохор Васильевич, — мне что! Сдавайте!
Напрасно Лукерья Яковлевна щипала его сзади, стоя за стулом.
— Нет, батенька, надо сосчитать, было бы чем расплатиться, — сказал, наконец, Илья Иванович, — не на мелок играть!
— Отвечаю! — крикнул Прохор Васильевич, обливаясь холодным потом.
— Не разорять же вас при несчастье; надо честь знать: тут и то сто с лишком; разве вексель?
— Что ж, вексель дадим!
— Так напишем сперва.
— Ну, до завтра, — шепнула Лукерья Яковлевна Илье Ивановичу, — дайте ему опомниться!
— Так! а тебе жалко, что ли?
— Ты смотри на него: весь не свой; как заболеет да умрет, тогда что?
— Эх, ты, баба!.. ну, да вправду… Нет, господа, на векселя сегодня не играю: им не везет. Лучше завтра сядем опять, пусть их отыграются; совестно, ей-ей!
Бледный, истомленный каким-то внутренним давлением — точно камень на сердце, пошел Прохор Васильевич в свой покой.
Уснуть он не мог. Какая-то особенная жажда мучила его: всех бы перебудил, всех бы созвал к игорному столу, чтоб утолить ее.
Вдруг что-то скрипнуло. Послышался шорох. Прохор Васильевич весь оледенел от ужаса; кто-то приближается к его постели.
— Кто тут? — крикнул он, вскочив.
— Тс! Душенька, Прохор Васильевич, не бойтесь! это я!
— Вы? — произнес Прохор Васильевич с чувством новой боязни.
— Я, душенька; мне надо сказать вам слово… Я не могла перенести, чтоб мошенник Илюшка, с шайкой своей, зарезал вас!..