Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея
Шрифт:
Перебирая в мыслях всех своих знакомых и приятелей, Чарову пришло, наконец, на мысль, что все они ему должны; но как собирать долги, напоминать об уплате? Стыдно, совестно, скверно!
Раздраженный и истомленный досадными и непривычными думами, Чаров намерен был уже идти спать и положиться на мудрость утра, как пришла девушка и позвала его к Саломее.
— А думал, что она спит! — сказал Чаров с досадой.
— Оне в постеле, очень нездоровы, — отвечала девушка.
Чаров привык уже к этой новости.
— Что с тобой, ma ch?re? — спросил он, входя в комнату
— Я больна!.. я очень больна!..
— Что ж делать? Послать за доктором?…
— Нет! Для меня необходимо путешествие… скорее!.. только воздух спасет меня, оживит… — проговорила Саломея слабым голосом, протягивая к нему руку. — Сделай для меня это, Grйgoire! Поедем хоть в деревню… поедем завтра же, вели сбираться!..
— Помилуй, Эрнестина, — сказал Чаров, с ужасом взглянув на бледное, изменившееся лицо Саломеи, — это невозможно!..
— Grйgoire! Не противоречь мне… Сделай это для меня! Исполни это мое желание!.. Я заплачу тебе за это страстной любовью, Grйgoire!
— Я не могу, моя милая, этого сделать! — отвечал Чаров, пожав плечами, — как это можно, у меня дела!..
— Боже мой, у тебя дела? у тебя дела?
— Да! и очень важные… Я никак не могу их оставить, бросить все и ехать!
— Не можешь?… — проговорила дрожащим голосом Саломея. Мутный, слабый взор ее вдруг вспыхнул и сверкнул на Чарова.
— Подите же вон отсюда!.. Или нет! Я лучше сама пойду вон!.. Marie!
Саломея позвонила в колокольчик.
— Помоги мне встать! — сказала она вошедшей девушке.
Чаров взглянул на болезненное, но вместе исступленное лицо Саломеи.
— Это новая сцена! — проговорил он про себя, — да нет, уж эти сцены мне надоели!
И махнув рукой, он вышел.
Дума о проигрыше и необходимости достать денег тревожила его более причудливого здоровья Эрнестины.
— Давай раздеваться! — крикнул он камердинеру.
Но Marie прибежала и сказала, что madame в беспамятстве, в бреду, что у ней горячка!
— Это. ужас, эта баба! — вскричал Чаров, — послать за доктором, вот и все!.. Горячка!
Встревоженный Чаров беспокойно ходил по комнате, садился, вскакивал снова, спрашивал, приехал ли доктор, но не шел к Саломее.
Наконец приехал доктор, осмотрел больную и сказал Чарову, что у ней все признаки воспаления и жизнь ее в опасности.
— Что ж я буду делать с ней? dites moi, je vous en prie? [299] — вскричал Чаров.
— Как что? — спросил с удивлением доктор.
299
[299] Скажите пожалуйста (франц.).
— Да, что? Черт меня дернул благодетельствовать, дать приют у себя в доме какой-то несчастной иностранке, а она тут у меня умрет!.. Нельзя ли ее отправить в больницу?
— Каким же образом? Кто ж она такая?
— А черт ее знает! Какая-то мадам Мильвуа… Я предложил ей жить у себя, покуда получит место… дал квартиру, стол, вот и все… Я не могу
— Есть у нее какие-нибудь бумаги?
— А кто ее знает?… Вы знаете Далина? Он взял ее из тюрьмы на поруки и просил пристроить… Я сдуру и согласился!.. Да вы можете это сделать, чтоб ее приняли куда-нибудь в больницу… для меня!
— Хм! Теперь когда же?… Завтра как-нибудь это можно будет сделать.
— А если она умрет до завтра?.
— Ну, нет…
— Да нельзя ли теперь?
— Хм! мосье Tcharoоfi это… не хорошо! — сказал доктор.
— Что ж тут нехорошего… Лучше ли подвергать себя…
Чаров не договорил.
— Вы бы прежде думали об этом.
— Да как тут думать, cher docteur? [300] кто ж мог думать?… По крайней мере хоть завтра чем свет… для меня!
— Посмотрим… Может быть, завтра ей будет лучше, если удастся перервать болезнь.
300
[300] Дорогой доктор (франц.).
— Да нет, бог с ней! Я не хочу, чтоб она оставалась у меня в доме! — сказал Чаров, — только одни тревоги да неудовольствия!..
И Чаров умолил, упросил, взял слово с доктора, что он похлопочет о том, чтоб больную француженку поместить в больницу.
V
В стороне от большой старой дороги, которую заменило шоссе, на краю леса, стоял уединенный постоялым двор, В ту самую ночь, когда Дмитрицкий нежданно, негаданно попал и сопутники Трифона Исаева, ехал с ним сам не зная куда и мило о том заботился, к воротам упомянутого постоялого двора прикатило несколько троек. Приезжие были всё народ налегке, не простой, а промышленный, мастеровой. Все они, соскочив с телег, вобрались в избу постоялого двора. Ямщики поехали шажком на дорогу проводить взмыленных коней.
В это время в задние ворота вышла женщина, таща за руку какого-то молодца.
— Поди-ко, поди сюда, Прохор Васильевич! — шептала она ему.
— Ну, что, зачем, Лукерьюшка? — спрашивал он.
— Ох, уйдем отсюда, голубчик Прохор Васильевич! Здесь разбойничий притон, уйдем, пожалуйста!
— С чего ж ты взяла это, Лукерьюшка?
— Да неужели ты не смекаешь, что тут за люди собираются?… И Тришка-то твой мошенник, разбойничья голова!.. Уж я говорю тебе недаром: видала я таких!.. Пойдем, Прохор Васильевич!
— Куда ж мы уйдем, Лукерьюшка? Чем жить-то? А уж Триша за что возьмется, то сделает; я тебе говорю, что он примирит нас с тятенькой… Уж тятенька сказал, что не убьет меня, если я кинусь в ноги с повинной головой… Да Триша говорит, что уж лучше, говорит, обождать, покуда умрет тятенька… Он, говорит, уж очень нездоров.
— Ах, он злодей, нехристь! чему учит! Сколько выговорил он с тебя за мир-то? — продолжала женщина, торопливо удаляясь в поле от постоялого двора.
— Куда ж ты, Лукерьюшка?