Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
Мы уже сказали, что и домашняя челядь и все соседки, сбежавшиеся смотреть на свадебную порчу, решили общим сове-том послать скорее за Еремевной. Ее ждали с нетерпением.
– Поди-ко-сь кто-нибудь, посмотри, не идет ли Еремевна, – повторяли по очереди то Анисья, то Матвевна,
У ворот скопилась целая толпа посланных встречать ее.
– Вот, вот, не она ли идет, торопится? – крикнули девушки, увидав подходящую женщину в шелковом, но уже стареньком холоднике [155] ,
[155] Холодник – платье из легкой материи.
– А что, голубушки, – спросила она, – это, что ли, дом Василья Игнатьича Захолустьева?
– Это, это! – крикнули в голос девушки, – пожалуйте сюда!
– А сынок-то его, Прохор Васильевич, здесь?
– Здесь, здесь! Давно уже вас ждет.
– Ой ли? Ах, голубчик!
– Бог весть что сделалось с ним: говорят, порча.
– Ах, что вы это говорите!… Что с ним? Где он, где, голубчик мой! – вскричала женщина, побледнев как смерть.
– Сюда, сюда пожалуйте.
– Где он, где? – повторяла женщина, вбегая в спальню. Толпа раздалась перед нею.
– Прохор Васильевич! голубчик мой! – вскричала она и бросилась на больного почти без памяти.
Все стояли молча, как будто в ожидании чуда. Несколько мгновений продолжалась тишина.
– Что ж это такое она делает? – спросила, наконец, Анисья соседку Ивановну.
– А вот постой, – отвечала та.
– Еремевны-то нет дома, – сказал запыхавшись приказчик, Евсей Савельич, вбежав в спальню.
– Tс! Она уже здесь.
– Прохор Васильевич! душенька! – вскрикнула женщина, приподняв голову и взглянув на больного. – Душенька! ты ли это? Что с тобой? что с тобой? – И она снова обвила Прохора Васильевича и начала страстно целовать его, заливаясь слезами.
– Дарьюшка, что это она, с ума, что ли, сошла?
– А вот постой, постой, молчи!… вишь, приласкать хочет сперва.
– Ах, мать моя, да это не Еремевна! Еремевну-то я знаю; это какая-то другая.
– Да ты знай молчи уж, послушай, что она причитывает. Между тем Василий Игнатьич послал за доктором, который жил через дом.
Доктор немедленно явился.
– Пожалуйте, – повторял Василий Игнатьич, провожая его в комнату сына, – пожалуйте!
– Что такое сделалось с ним? – спросил медик, расталкивая толпу.
– Да вот, – проговорил Василий Игнатьич.
– Душенька! – вскрикнула снова женщина.
Прохор Васильевич пошевелил головою, открыл глаза и вздохнул.
– Позвольте! – сказал медик, подходя к постели, – позвольте! – повторил он, взяв женщину за руку.
– Эх, батюшка, Василий Игнатьич, к чему вы призвали лекаря-то, – сказала вполголоса Анисья, – ведь вот уже лекарка почти отговорила его, смотрите-ко, уж очнулся.
– Голубчик ты мой, душа моя, взгляни-ко ты на меня! Ведь я с тобой! Узнаешь ли ты свою Лукерьюшку?… Прохор Васильевич!
– Позвольте! –
– Да кто ж ее отведет? – сказала одна из соседок, – она, чай, свое дело знает; делает, что нужно… Не мешать бы ей, так лучше бы было… на порчу-то нет лекарства!…
– Позволь, милая!… – сказал медик е сердцем. – Поди, пожалуйста, прочь!…
– Я прочь от него? Нет!… – сказала Лукерья Яковлевна, оглянувшись на медика, взором полным слез.
– Что это, жена больного? – спросил медик.
– Разумеется, что жена, – отвечала она жалобно, – кому ж быть-то мне, как не жене его? Кто будет умирать-то над ним, как не я?… Прохор Васильевич, голубчик, душенька!
– Это что же такое, – спросил Василий Игнатьич, совсем растерявшись, – Матвевна! Это Авдотья Селифонтовна?
– Ох, бог с вами, что вы это, Василий Игнатьич!
– Это какая-то безумная, что ли; смотри, пожалуй! Величает себя женой Прохора Васильевича! Да кто ее привел сюда?
– А бог ее знает, кто-нибудь да привел.
– Позволь, моя милая, – начал опять медик, – ему надо поскорей помочь; а не то ведь он умрет.
– Умрет?… Ах, господь с вами!… – вскрикнула Лукерья Яковлевна, – да вы кто такой? Лекарь, что ли?
– Лекарь, милая.
– Так помогите! помогите, пожалуйста, уж это не в первый раз с ним; о великом-то посте тоже с месяц без памяти пролежал…
– Да ты кто такая, голубушка? – спросил вдруг Василий Игнатьич, как будто очнувшись и дернув за рукав Лукерью Яковлевну.
– Да жена же его, – отвечала она смиренно, отирая рукавом глаза, – с год пролежал больной, поправился немного, да и вздумал идти сюда: пойду, говорит, к тятеньке; да и пошел… а я осталась; жду день, другой – нет! Я и перепугалась…
– Ах ты, господи! да это что такое! Поди-ко, поди, пошла нон!… – крикнул Василий Игнатьич, – вишь, со всех кабаков пода сбежались!… Вон! Гони, Евсей, всех их!
– Да что ты, господин, с чего ты взял, что я пойду от мужа?…
– Ну, ну, ну! вон! Евсей, вытолкай ее!
– Меня вытолкать? Да с чего ты взял, разбойник! Чтоб я оставила мужа на чужие руки!
– Смотри, пожалуй! Ах ты паскудная! Да откуда она взялась? Ведь это черт принес какую-то безумную! Смотри, пожалуй, что она говорит! Да вытолкайте ее!. Ну, ну! вон! – повторял Василий Игнатьич.
– Прохор Васильевич! голубчик! Смотри-ко, выгоняют меня!… Нет, уж этого не будет! – И Лукерья Яковлевна, отбившись от Евсея, который потащил ее за руку, бросилась снова на кровать и обхватила больного.
– Да что ж это за женщина? – спросил медик.
– Безумная какая-то, черт ее принес!… – сказал Василий Игнатьич, – тащи ее, тащи ее, Евсей, вон!
– Да кто с ней сладит!… Черт! потревожишь только больного Прохора Васильевича, – отвечал Евсей.
– Да ты сбегай скорей за будочником: скажи, что какая-то пьяная али безумная затесалась да подняла тревогу, – навела на ум Матвевна.