Приключения, почерпнутые из моря житейского
Шрифт:
– Не прикажете ли взять чего-нибудь съестного на дорогу?
– Куда ж я еду? – спросил сам себя Рамирский. – -В Москву? Что я буду там делать? Разве искать от скуки сочинительницу «Моря»?…
– Так как же изволите приказать? – повторил дворецкий.
– Ничего не нужно! – крикнул Рамирский.
И через час он уже был на дороге к Москве с грустным чувством, что не несется по синему бурному морю на всех парусах, что пенистые волны не обдают его и не прохлаждают томящего его душу жара.
Приехав перед сумерками в гостиницу «Лондон», Рамирский послал человека занять номер; но долго дожидаясь его, с нетерпением выскочил из коляски и пошел сам.
Посланный слуга, сроду не бывавший в Москве, вошел в сени и,
– Кого тебе нужно? – спросил его, выходя навстречу, какой-то динер [264] с отвислой губой, в широкой куртке.
Человек, никогда не видавший немцев, сказал бы, что это немец.
– Где тут квартера Федора Павловича Рамирского?
– Какой Павлович? Нет тут Павлович! Ступай, ступай! Ты видишь, господин барин идет.
Из нумера вышел какой-то барин. Покрой, чистота, лоск, блеск, белизна одежды его, журнальная обстановка, взгляд, движения, все являло в нем человека рафинированного, имеющего вес, перед которым отступает челядь.
– Да ведь тут же должна быть квартера… – начал было слуга Рамирского.
– Что такое? – спросил барин.
– – Да вот, сударь, не знаю у кого спросить, где тут квартера Федора Павловича Рамирского?
– Федора Павловича? Рамирского? Где он?
– Они вот там, у подъезда…
– Служил во флоте?
– Так точно, во флоте…
– Иван! – раздался голос Рамирского на лестнице.
– Вот они сами… Чего изволите?
– Где ж ты пропал?
– Рамирский! Федя! – вскричал барин, бросаясь навстречу к Рамирскому, – узнал?
– Извините, ей-богу, не узнаю.
– Меня не узнал? Дмитрицкого?…
– Господи, да кто ж узнает!
И они бросились друг к другу в объятия.
В военной службе знакомства сводят очень легко. «Славный малый, лихой малый» составляют лучшие титлы и рекомендации. О прочих титлах и достоинствах мало заботы, о роде и племени и помину нет. На вопросы: «Кто он такой? Честный человек? Не пьет? Не гуляет?» – отвечают: «А кто ж его знает!» или вернее: «А черт его знает! мне за него не замуж выходить». Таким же образом, без дальних вопросов, познакомился и сдружился в Николаеве мичман Рамирский с корнетом Дмитрицким, Разбитная, отчаянная голова, Дмитрицкий нравился всем, кто его знал. Живой, огненный, прямой, бьет везде напролом, как таран, с страстными позывами все знать, все видеть, он понравился Рамирскому – как крайность. А крайности сходятся.
– Как тебя узнать: совсем другое лицо, в парике! – сказал Рамирский, взглянув на Дмитрицкого.
– Ну, попал! Вот обрадовался-то… такую радость надо ценить… Allons, mon cher [265] , в комнату, здесь сквозной ветер, кому-нибудь надует в уши.
И Дмитрицкий потащил Рамирского в номер.
– Послушай, Федя, – сказал он, заперев двери, – я должен тебе сказать с оника. что я от радости видеть тебя проговорился, проболтался.
– В чем? – спросил с удавлением Рамирский.
[265] Идем, мой милый (франц.).
– А в том, что я уж не Дмитрицкий. Рамирский посмотрел на него с удивлением.
– Корнет Дмитрицкий умер, а я душа Дмитрицкого, переселившаяся в венгерского магната, и потому вперед спрашиваю: угодно тебе знаться с душой Дмитрицкого в ее метаморфозе, я рад; а если нет, так скажи просто: извините, я ошибся, я принял вас за одного старого моего друга.
– Я, право, ничего из этого не понимаю, – сказал Рамирский.
– Я и сам существенно не понимаю, как это все сделалось, просто метампсихоз! Я сам не верил переселению душ, а теперь поневоле верю,
Заложив руки в карманы пальто, Дмитрицкий ходил взад и вперед по комнате как человек, проникнутый горем, но переносящий с твердостью свои несчастия. Рамирский смотрел на него с удивлением, слушал, пожимал плечами и молчал.
– Ты видишь теперь во мне венгерского магната Волобужа, – продолжал Дмитрицкий, – и оттого, разумеется, не узнал меня. Если б во всех метаморфозах, случившихся со мной, участвовала моя собственная воля, хоть» настолько, сколько у Юпитера для его любовных похождений, ты бы мог подумать, что и у Дмитрицкого низкая душа, но я тебе даю честное слово, что все это совершается просто каким-то чудом: судьба завяжет мне глаза, хлопнет жезлом раз, два три! ну, говорит, теперь ты Матеуш, слуга, холоп и больше ничего. Матеуш так Матеуш! и примусь за исполнение данного мне назначения, без ропоту, с полным усердием. Только что войду в характер роли – ейн, цвей, дрей – ты граф! Нечего делать, граф так граф, я и от этого не отказываюсь. Не успею совершить какой-нибудь подвиг, достойный графского сана, – аттанде! [266] Ты Прохор Васильич, купеческий сын! Пожалуй, для разнообразия буду купеческим сыном. Таким образом судьба вела меня через разные звания и состояния и привела на степень венгерского магната. Можешь спросить у всей знати здешней, у какого хочешь венгерца: унижаю ли я звание магната? Конечно, можно меня упрекнуть в незнании венгерского языка, но, судя по здешним магнатам, каждый магнат не нуждается в отечественном языке. Отечественный язык нужен только простому народу…
[266] Стой (франц.).
– Дмитрицкий, – сказал Рамирский, – ты такой же чудак и мистификатор, как был за десять лет!
– Помилуй, душа моя, какая тут мистификация, – я тебе говорю серьезно.
– Ну, полно, пожалуйста! Я очень рад, что встретил тебя здесь; но мне надо подумать о том, чтоб где-нибудь остановиться, здесь все номера заняты.
– Не хлопочи, я занимаю три номера. Один из них твой.
– Благодарен.
– Гей! Иоганн!
– Gleich! [267] – отозвался Иоганн.
[267] Сейчас (нем.).
– Вещи этого господина внести в пятый номер! Hast du verstanden? [268]
– О, ja! gleich! [269] – сказал Иоганн, но, заметив брошенное на стул пальто, взял было его, чтоб положить как следует.
Но магнат крикнул: «Марш!» – и он отправился, отдув губу и пробормотав: «Allеs muss in Ordnung sein» [270] .
– Давно ты вышел в отставку? – спросил Рамирский.
– И не думал выходить, – отвечал Дмитрицкий.