Приключения со сменой кожи
Шрифт:
Рональд Бишоп вышел на платформу.
– Увидимся, Рон.
Рональд вспыхнул и сделал вид, что не узнал его.
«Одно приятно, – сказал себе Самюэль, – я не знаю, что со мной может приключиться». Он улыбнулся официантке за стойкой, и она виновато отвела взгляд, как будто он застукал ее за кражей из кассы. «Не так уж я невинен, если разобраться, – подумал он. – Я не жду, что выберется из угла старый, замшелый Фейджин, от которого разит характером и историями, и поведет меня в свой огромный, шумный, отвратительный дом, никакая Нэнси не будет дразнить
«Тише! Я тебя знаю, – сказал он, – ты, ты – злоупотребляющий Терпением, шпион замочных скважин, хранитель обрезков ногтей и ушной серы, ты – изнывающий по силуэтам в Ракитниковом тупике, ищущий бедра в библиотеке Любимых классиков, Сэм-с-Пальчик, подглядывающий из своего окошка в ветреные дни».
– Я совсем не такой, – сказал он, глядя, как возвращается к столику и усаживается напротив человек с родимым пятном.
– Я думал, ты ушел, – сказал человек. – Ты же сказал, что уйдешь. Ты тут уже целый час.
– Я все видел, – сказал Самюэль.
– Я знаю, что видел. Как мог ты не видеть, раз смотрел на меня? Не то чтобы я нуждался в этих двух пенсах, у меня в доме полно мебели. Три комнаты, набитые до потолка. У меня хватило бы стульев, чтобы усадить весь Паддингтон. Два пенса есть два пенса, – сказал мужчина.
– Но это были ее два пенса.
– Сейчас у нее есть шесть пенсов. Четыре пенса чистой прибыли. И какой тебе убыток в том, что она думает, будто ты пытался стянуть ее чаевые.
– Это были мои шесть пенсов.
Мужчина поднял руки. Его ладони оказались сплошь покрыты чернильными расчетами.
– И они толкуют о равенстве. Какая разница, чьи это были шесть пенсов? Они могли быть мои или чьи угодно. Уже хотели звать заведующую, но я был категорически против.
Они помолчали несколько минут.
– Решил, куда направишься отсюда? – произнес наконец мужчина. – Когда-нибудь придется двигаться.
– Я не знаю пока, куда пойду. Ни малейшего представления. Я поэтому и приехал в Лондон.
– Погоди. – Мужчина сделал паузу. – Во всем есть свой смысл. Должен быть какой-то предел. Иначе как бы мы тогда жили, так ведь? Каждый знает, куда он направляется, особенно если он приехал на поезде. Иначе он бы и не садился в поезд. Это элементарно.
– Люди бегут.
– Ты что, сбежал?
– Нет.
– Тогда и не говори, не говори так. – Его голос дрогнул. Он взглянул на свои ладони, испещренные записями, затем мягко и спокойно произнес: – Давай-ка разберемся с самого начала. Люди, которые приезжают, должны куда-то идти. Они должны знать, куда направляются, иначе мир сойдет с ума. Улицы заполнятся блуждающими людьми, не так ли? Блуждающими без цели и вступающими в бесполезные споры с теми, кто знает, куда идет.
– Я Самюэль Беннет. Я нигде не живу. И нигде не работаю.
– Куда ты собираешься пойти? Я не сую нос в твои дела, я ведь объяснил, чем занимаюсь.
– Я не знаю.
– Он не знает, – сказал мистер Эллингем. – Не думай, что ты сейчас нигде не находишься. Ты же не можешь назвать это место «нигде», правильно? Это живое место.
– Мне просто было интересно, что может произойти. Я как раз обсуждал это с самим собой. Я приехал, чтобы увидеть, что со мной случится. Я не хочу торопить события.
– Он обсуждал это с самим собой. С двадцатилетним мальчишкой. Сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Ну вот. Обсуждать такой вопрос с мальчишкой, которому только-только исполнилось двадцать. И чего же ты ждешь?
– Не знаю. Наверное, какие-то люди подойдут ко мне и заговорят. Женщины, – сказал Самюэль.
– Почему они должны с тобой заговорить? Почему я должен с тобой разговаривать? Ты никуда не направляешься. Ты ничего не делаешь. Ты не существуешь.
Но Самюэль не сдавался – ни духом, ни телом. Ему незачем прятать глаза – иначе растает покрытая мрамором стойка, с девушек позади него слезет одежда и потрескаются все чашки на полках.
– Кто-нибудь должен подойти, – сказал он. Затем он подумал о своем удачном начале. – Кто-нибудь, – повторил он без особой надежды.
Клерк из Креснта, живущий через десять домов отсюда; холодная, заурядная дама из Бирмингема, спугнутая его подмигиванием; кто-нибудь, кто-нибудь; священник из Вэллиса, в тяжелом запое, с карманной Библией, вшитой в расческу; отдыхающая пожилая продавщица из магазина фланели и ситца, где гудит на счетах сдача. Люди, в которых он никогда не нуждался.
– Кто-нибудь, ну, разумеется, все эти знаменитости: Джанет Гейнор, – сказал мистер Эллингем, – Марион Дэвис, и Кей Френсис, и…
– Вы не так поняли. Я не таких людей имел в виду. Я не знаю, чего жду, но уж точно не этого.
– Скромно.
– Дело не в скромности. Я в нее не верю. Просто вот он я, и я не знаю, куда пойти. И не хочу знать, в какую сторону двигаться.
Мистер Эллингем перегнулся через стол, так что стали видны суммы на его ладонях, и, мягко теребя Самюэля за воротник, взмолился:
– Не говори, что не хочешь знать, куда пойдешь. Пожалуйста. Ты хороший мальчик. Не волнуйся так. Не нужно усложнять. Ответь на один вопрос. Только не торопись. Подумай. – Он сжал в руке чайную ложку. – Где ты будешь сегодня ночевать?
– Не знаю. Где-нибудь да буду, только не там, где я выберу, потому что я не намерен выбирать.
Мистер Эллингем положил согнутую ложку.
– Чего ты хочешь, Самюэль? – прошептал он.
– Я не знаю. – Самюэль потрогал нагрудный карман, где лежал бумажник. – Я знаю, что хочу найти Люсиль Харрис, – ответил он.