Приключения сомнамбулы. Том 1

Товбин Александр Борисович

Да, одновременно он смотрел в противоположные стороны, хотя в одну – попристальней, такой ещё был асимметричный и, заметим, немаловажный нюанс. Ведь переброска на строительное руководство знаменовала повышение, командование материальными тоннами-кубометрами в чиновной среде считалось куда престижней власти над чертежами, макетами. Хотя, хотя, если руководить с умом – а Филозов, будьте уверены, руководил с умом и, само собой, в своих интересах! – то и возвращение к кормилу проектной сферы, исконно раздражавшей начальство задержками с выпуском документации, позволяло… Вот оно! – Филозов извлекал главные выгоды именно из смены рода деятельности, из самого перелёта с одной командной высоты на другую. Частая перепечатка визитных

карточек, чуть ли не насильственно введённых им в служебный обиход, конечно, гарантировала нервотрёпку в главлитовском лабиринте, но и временное отступление, пусть многими и воспринимаемое как поражение, он превращал в возвратно-возносивший трамплин – широкомасштабной реорганизацией быстро поднимал бюрократический статус захиревшего проектного ведомства. Управление превращалось в Главное Управление, заведующие отделами вырастали в директоров департаментов, пухли штаты, оклады; тут-то Филозов охотно, даже вдохновенно подчинялся паркинсоновскому закону – взывал к уменью, а побеждал числом.

И дела, могли подумать, шли в гору: завозилась новая мебель, освежались паркет и роспись плафона в приёмной зале, по красному ковровому половику, рассекавшему приёмную, с воем катался пылесос «Вихрь».

И долбились стены для проводки к новейшим приборам связи, которые закупались по каналам инвалютных поставок. Кабинеты начинялись ультрасовременной оргтехникой – волокитчиков устрашали насаженными на центральный стержень вертушками с каталожными пластмассовыми коробочками для контрольных карточек, поисковыми устройствами, помнившими все входящие-исходящие…

нон-стоп

Если руководство строительным главком требовало степенности, важности, осторожности, граничившей с боязнью навлечь спонтанным движением партийный гнев, то руководство проектным процессом выливалось в показные чудеса деловитости, которые должны были заметить из Смольного…хотя именно обитателям смольнинских кабинетов, всесильным смолянам, в первую очередь пускалась Филозовым пыль в глаза. И ещё нюанс, тоже немаловажный! Соснину порой казалось, что как раз в руководстве проектной сферой Филозов сполна раскрывал кипучий артистизм своей натуры. С редкой выдумкой, к примеру, он подбирал экзотичные места для выездных «дней здоровья», необычных, не предусмотренных трудовым кодексом, по форме своей – вольных посиделок, а по сути – так считал сам Филозов – прорывных финалов периодически развёртываемых им мозговых атак; глотали летнюю затхлую духоту Зимнего стадиона, мёрзли в неотапливаемом ресторанном поплавке у заснеженного пляжа ЦПКиО…

Но сперва всё-таки о делах, о ежедневных делах.

Письма, докладные у него не вылёживались, он и дома, в ночной тиши, накладывал бодряще-строгие резолюции; дорожил минутой, секундой.

А как гордился телефоном, после долгих просьб и служебных записок установленным, наконец, по милостивому разрешению могущественного смольнинского управделами в его чёрной «Волге», как любил на скорости давать нагоняй подчинённым за упущения, промелькнувшие за окном машины.

Даже в отпуске, если парусная регата не уносила от родных берегов, Филозов подолгу торчал в вечно барахливших, сжиравших монетное серебро таксофонных кабинках междугородней связи, отдавал указания – не снимал руки с пульса ведомства, жертвуя для пользы дела акварельным творчеством – о, служебному рвению ничуть не мешали его разнообразные хобби! – или разгадыванием шахматных этюдов, кроссвордов.

двуглавый орёл в полёте (подъёмная сила темперамента)

Превознося объективность высчитанных быстродействующей машиной истин, Влади, однако, не злоупотреблял плоскими цифровыми вердиктами, не уставал повторять, что он сторонник всякого индивидуального кредо, если оно имеет социальную направленность, несёт коллективные

блага людям. Он лишь бранил кичливых эгоцентриков, которые прыщами повыскакивали на общественном теле, призывал радостно служить его здоровым клеткам. И это не пустые были призывы. Когда Соснин представил спорный проект, Влади укротил ревность и поддержал, повесил даже над своим кабинетным столом бело-жёлтую – иронический камушек в ампирную грядку? – перспективу злополучного дома. Впрочем, Соснин подавил смешок: кто мог знать – если переставить слова – о злополучной его, этого дома, перспективе?

И хотя Влади не упускал случая подкалывать щёголей художественной элиты в рыжеватых замшевых курточках, шейных платках, беретах, сам он, возглавив проектное ведомство, стал носить берет, как если бы силился доказать несправедливость давнего неуда по изобразительному предмету, сам стал писать этюды, которые вывешивал на сезонных выставках. Хотя, хотя, злые языки утверждали, что при подъезде к Смольному он со стыдливой опасливостью тот самый берет снимал, проходил сквозь строй чинных гебистов-охранников в исторический вестибюль, как в храм, с непокрытою головою.

Вот ведь, сбил на вступительном экзамене с прямой дороги к вершинам искусства какой-то неуд, с кем не бывает, а возник изводящий комплекс. Однажды Шанский упомянул всуе акварельки Шикльгрубера – неумелые, жалкие – сказал, что в них воспалилась боль художественной посредственности, способная уничтожить мир, Влади за намёк принял, обиделся.

А в другой раз… Однако же хватит, хватит поверхностных примеров, вряд ли управленческие порывы питал лишь комплекс неполноценности.

Кипучая натура Влади, чуждая душевной слякоти, толкала ломать и искоренять порочные представления богемы, пусть и притягивавшей его артистической атрибутикой, по идейным соображениям.

Странность? Да, его натуру соткали противоречия.

Нынче, как и прежде, на протяжении вот уже десяти лет впечатляющих перелётов туда-сюда, он начал на новом служебном месте с замены мебели. Затем была куплена мощная минская ЭВМ, он набрал в штат математиков, обзавёлся – по собственной оценке – рычагами объективного управления. В большущей полуподвальной зале с грузными наспех побелёными сводами нагловатые юноши, опутанные бумажными лентами с продырявленными краями, задумчиво бродили в духоте между начинёнными электроникой шкафами под гул кондиционеров, от которого не только дребезжали стёкла, но и дрожали прославленные колонны, стены.

И – опять о противоречиях!

Параллельно с преобразованиями на службе, неназойливым начальственным меценатством, он не только научился носить берет, этюдник, но и внедрился в головку Творческого Союза. Не будучи пока членом Союза, – со смирением ожидал торжественного приёма, считал дни! – но уже нацеливаясь на избрание в архитектурную академию, он возглавил редколлегию альманаха «Искусство архитектуры в век науки и техники», после ряда переименований названного «Зодчество в эпоху НТР», где его перу принадлежали боевитые передовицы – фрагментики вымечтанной монографии «Автоматизация проектного процесса – новый этап архитектурного творчества», её уже анонсировал издательский план в рубрике «Методологические проблемы общественной эффективности искусства». Надо ли добавлять, что деятельно-проворный Влади неформально занял пульт первой скрипки в блистательном оркестре Творческого Союза?

Когда Виталий Валентинович Нешердяев улетал за границу, Филозов вёл круглые столы, семинары, поощряя репликами и резюме докладчиков, которые прозревали новые горизонты количественного анализа качества архитектурных произведений, а художественную информацию выражали в битах. Он быстро подмял вечных активистов, освоил словечки, термины. Темпераментно рассекая ладонью воздух, полемизировал с интуитивистской традицией, замуровывавшей творца в узком мирке эстетов, звал элитарное зодческое искусство служить широким народным массам.