Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
Лихо перемахивая озёрца цементного молока, смазочного жира, солярки, Влади тащил сквозь шум металла, пропарочный жар. Нервические рывки конвейера, тряска вибростолов. Длиннющие составы вагонеток, гружёных браком. Коросты бетона, покосившиеся штабеля арматурных скелетов. Удары кувалд, позвякивания пуансонов, угрожающе болтавшихся в пыльном гуле над головами. Призывы на кумаче, плакаты, пронзительные звонки, истошные команды крановщиц, со скрежетом кативших в подслеповатых будках под фермами.
Ошалев от зрительно-звуковых эффектов, достойных разве что производственного романа, Соснин, едва вернулись в кабинет, брякнул, что они всего-навсего
– Ты не понял, перспективы колоссальные! – обиделся Влади, – вот, реконструируемся за годик-полтора, наведём чистоту, порядок и припустим с тобой тандемом, взметнём этажи морского фасада, всё выше, выше…стремим мы… – вдохновенно орал он, словно всё ещё перешибал грохот железа. Файервассер кивал, вздыхал, не забывая о перебоях с цементом, алюминиевой пудрой; у Семёна к уголкам глаз уже тянулись, собираясь в пучки, морщинки.
А Влади вновь заливался соловьём, восторженно загонял под веки зрачки, как если бы залюбовался внутренним взором вертикалями сборного высотного ансамбля над плоским берегом мелководья, и заодно поднимал мечтою приземлённого Файервассера – соблазнял компьютерной комплектацией форм, автоматизацией контроля за качеством; Влади искренне – и за себя, и за Соснина – радовался будущим невиданным плодам их творческого содружества, которые гарантированы преимуществами социализма, подгоняемого к новым победам историческим ветром.
В дверь опасливо заглянул полноватый пшеничноволосый малый с затянутыми мутноватой плёнкой глазами.
– Подпишу, завтра подпишу, – досадливо шуганул Филозов просителя, тот испуганно притворил дверь, – балбес редкостный, у самого в цеху грязь непролазная, рекордный брак, но рекомендацию в партию выколачивает, без мыла лезет. Глаз с этого Салзанова нельзя спускать, – обеспокоенно повернулся Влади к Семёну, словно искал и у него защиты, – прислали кадровики из главка тёмную лошадку, а по донесениям разведки за поводья-то дёргают верховные покровители, троянским бы не оказался конём.
Влади отогнал мрачные предчувствия, опять вдохновился.
И на прощание выдал секрет бронзового загара – похвастал парусными успехами. Вот она, интрижка судьбы! Вынужденная – на тот момент унизительная, из-за неуда за жёсткую штриховку – замена архитектурно-художественного образования спецфаком приморской фортификации имела, как видим, глубинную мотивацию. Водная стихия с отрочества-юности влекла Влади, ещё в абитуриентских волнениях экзамена по рисунку Соснин заметил на сжимавшей твёрдый карандаш, штрихующей руке конкурента вытатуированный, бледно-голубой от попыток вытравить, якорь.
За областными и всесоюзными успехами последовали громкие победы над скандинавами и немцами в балтийской регате, приз за гонку через Атлантику – получил на Кубе хрустально-серебряный кубок из рук правящего бородача.
Где бы ни служил, кем бы ни командовал, яхта оставалась его постоянной страстью. Видано ли, чтобы вице-президент международной парусной федерации переоснащал своими руками любимое судёнышко, скоблил и шпаклевал, красил? А как тосковал зимой! Хотя, если не загромождали залив торосы, отводил душу в заездах на буерах. И для поддержания спортивной формы каждый божий день спозаранку, в бурном темпе, чередуя стили, проплывал
Орёл! – восхищался Филозовым Виталий Валентинович, который ни свет, ни заря составлял ему компанию на плавательной, упиравшейся в разорённый алтарь, дорожке. Восхищался и, смягчая ли лесть, усиливая, с хитрецой в небесно-синем зрачке спохватывался: двуглавый орёл.
Ещё бы! Из кресла главного инженера домостроительного комбината он быстро перелетел…а оттуда, круто взлетев…
Сколько выпало ему взлётов и перелётов!
Но все они подчинялись определённой закономерности.
С учётом скрытного, хотя и нешуточного антагонизма взаимозависимых сфер проектирования и строительства, Филозов, органично вполне раздваиваясь, попеременно начальствовал то над проектировщиками, то над строителями, ловко перелетая из одного руководящего кресла в другое, а в том из двух ведомств – строительном ли, проектном – где он в данный момент пока ещё не начальствовал, его всё равно побаивались, воспринимали как потенциального начальника. Яхта, бассейн бодрили тело, номенклатурный пинг-понг нагнетал особый боевой дух. Владилен Тимофеевич ведь не равнодушно-послушным шариком, как чудилось непосвящённым, метался туда-сюда: он, нацеливаясь, хитроумно свои перелёты готовил, хотя и любил, кокетничая, пожаловаться, что ему опротивели приёмные сильных мира, в которых и без него – давка.
И новая-старая метла на новом-старом месте мела, мела.
Допустим, ухватил, к примеру, строительные рули, и что же? Словно внезапно переметнувшись на сторону неприятеля, возглавив чужое воинство, он ополчался на проектантов, путаными своими художествами срывавших план по квадратным метрам, отменял им же – бывало, что и накануне нового назначения! – завизированные задания и согласования, хотя в закрытых буфетах обкома и исполкома рассыпался в комплиментах перед корифеями зодчества, обещал зелёный свет прогрессивным творческим замыслам, ибо загодя планировал на всякий пожарный случай обратный цикл. А когда опять менял поле деятельности, не переводя дыхания, бросался критиковать недавних подопечных-строителей за выполнение его же приказов; театрально позорил, с трибун пленумов и активов грозил трибуналом потомков за превращение великого города в склад готовой полносборной продукции. Однако боевитая принципиальность оборачивалась безобидной игрой в войну, поскольку обе позиции – того ли, этого ведомства – которые он попеременно бомбил жалобами в обком, на которые из президиумов советов и конференций с заразительным азартом поочерёдно пикировал, оставались его запасными аэродромами.
Маятниковая цикличность карьерных перемещений, едва ли не монотонная, без видимых замедлений-ускорений и пасов в сторону, не вписывалась в закон Паркинсона или принцип Питера, пусть и признанные универсальными, зато учитывала постоянную колебательность настроений Смольного; Филозов будто агентурную сеть держал в святая-святых, влиял на эти зыбкие настроения, как мог, склонял к своей выгоде, бывало, что гасил контринтригой вызревавшие взрывы верховного негодования…и, перелетая из кресла в кресло, добивался мягкой посадки.