Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
На первый взгляд так, именно так.
В Смольном ценили энергию и хваткость Филозова, незаменимого, когда приказывалось выжимать, дожимать. А при начальственных визитах во вверенные ему ведомства и самый придирчивый глаз – святая правда – не могли не радовать новенькая мебель, сияние отлакированного паркета, красные коврики.
Не зря после пленумов в Таврическом
Однако не всё шло гладко, не всё.
И причинами шероховатостей в отношениях со смольнинской головкой становились опять-таки противоречия его натуры.
Казалось, нацеленную энергию ему завещал отец, который состоял в когорте пламенных, несгибаемых, избирался в областной комитет, метил в ЦК, но заслужил пулю в затылок в подвале Большого Дома от культа личности, прочистившего после войны ленинградские партийные кадры. Не из-за этого ли досадного пятнышка на анкете, оставленного посмертно реабилитированным отцом, и Филозова-младшего не избирали в бюро обкома? И, может быть, наученный горьким семейным опытом Владилен Тимофеевич не спешил казаться отцовской копией? Не то чтобы яблоко упало вдали от яблони. Упало рядом. Но – откатилось. Да ещё обзавелось червоточинкой.
Активность, направляемую его соратниками в партийных органах на защиту единственно верной идеологии, неукротимый Владилен Тимофеевич прикладывал к идеям автоматизации управления, да так увлекался новизною задач, которые пусть и были по плечу научно-технической революции, а всё же требовали осмотрительного согласования, что неосторожно открывался для ударов, воодушевлённо высовывался и гнал, гнал волну. Возможно, этим и объяснялась очевидная монотонность карьерных перелётов Филозова: туда-сюда, туда-сюда, правда, с неуклонным подъёмом, воспринимавшимся, впрочем, таковым скорей всего благодаря неизменно отличавшей Филозова, но – бывает ли такое? – всё заметнее и заметнее вскипавшей энергии; да-да, многих этапы большого его пути смущали однообразием, на заре карьеры взлетел, едва затеяв реконструкцию домостроительного комбината, перелетел, потом обратно, хотя и возглавив весь строительный комплекс. Пожалуй, всё-таки не изъян в анкете, а именно настырность и одержимость, лишавшие временами самоконтроля, помешали Владилену Тимофеевичу сменить на партийный Олимп хозяйственный высоты, которые попеременно он занимал. И хотя Филозов оставался креатурой Григория Васильевича, нельзя было исключать, что в Президиум Юбилейного Комитета ввели, чтобы уважаемо-сонливым членам Комитета добавить прыти, зато на председательство в опасную комиссию по расследованию его, как на кол, посадил руководящий злой умысел: пусть подёргается за свой язык.
Поговаривали, что кошка прошмыгнула между Григорием Васильевичем и Филозовым на пленуме в Таврическом дворце, когда, водя указкой по взмывающим графикам и густым таблицам, Владилен Тимофеевич, отлично подготовленный, вооружённый точными подробными машинными данными, докладывал эффективность реорганизации с учётом объединения. – Что-то ты растёкся по древу, – перебил из президиума персек, не терпевший суесловия грамотеев, – потом, в рабочем порядке решим. – Нет, Григорий Васильевич, – неожиданно сорвался докладчик, – решать будут цифры.
От неслыханной дерзости пленум замер.
Однако Григорий Васильевич ни на йоту уступать власть цифрам не собирался.
Он усмехнулся так, что Филозова лизнул изнутри мороз, и, вяло шевельнув
На столе Григория Васильевича лежал как раз – подлое совпадение! – перечень кандидатов в Действительные Члены Академии Архитектуры; кандидатов проверенных, отфильтрованных, достойных не только баллотировки, но и неминуемого избрания. Однако Григорий Васильевич, едва он натыкался в конце перечня на фамилию Филозова, чуял что-то неладное: никак не мог понять причину не покидающей подозрительности, но бумагу не подписывал, выжидал.
А ведь Влади – по мнению искушённых царедворцев – при всех внешних шероховатостях в субординационных и психологических отношениях числился в фаворитах могущественного персека.
И тут случился инцидент с цифрами, персек отослал бумагу обратно в Большой Дом, чтобы перепроверили.
Нельзя сказать, что наш герой перетрусил, нет, он не соизволил даже прилюдно, как полагалось, покаяться. Однако чего ему это стоило? Со дня того памятного пленума Влади еле успевал уворачиваться от ударов.
Ударов преимущественно символических, хотя именно символические, если угодно – фантомные, удары в высоких сферах, куда был занесён Влади, предупреждали о подлинных опасностях.
То за границу в последний момент не выпустят, но подсластят, мол, лично Григорий Васильевич задержаться попросил, чтобы срочно выполнить… А как любил, как ценил Влади вылеты в капиталистическое окружение! Из командировок он, приобщая невыездных друзей и знакомых к звёздным своим минутам, отправлял глянцевые видовые открытки, случалось, прибывавшие и спустя месяц-полтора после возвращения на родину отправителя. У Соснина скопились уже три Эйфелевы башни, Триумфальная арка и Нотрдам, две колонны Нельсона, Собор Святого Стефана зимой, под обильным снегом – открытка увековечила редчайший климатический казус; недавно выпало из домашнего почтового ящичка, благородно отблескивая, будто серебряный поднос, Женевское озеро с застылым фонтаном-гейзером.
Так вот, то за границу не выпустят, то на важный пленум не пригласят. Григорий Васильевич приближал, поручал и – выказывал недовольство, да так выказывал, что озноб бил. Неужто виною неприятностей, – думал по ночам, – был развод с первой женой? Склочная особа, куда надо могла пожаловаться, однако бывший тесть находился уже на заслуженном, после опалы, отдыхе, а новая жена…впрочем, о новой жене, позже, позже…
Конечно, Влади знал за собою и другие, кроме развода, промахи, о которых несомненно начальство осведомляли; Влади знал, что за ним шпионили.
Как-то его яхта причалила в Монте-Карло, и мало, что он попивал на приёме «Мартини» и, не спросясь в посольстве, болтал на ломаном английском с Ивом Кусто о коралловых рифах, а с милейшим князем Рене и его голливудской Грейс о романтике странствий под парусами, так он ещё бесшабашно отправился в казино на остаток ночи. Однако, перенимая их нравы, он ведь несгибаемым оставался, укреплял здание социализма и за версту улавливал идеологическую крамолу, бдил.
И не без оснований был прозван флюгером, частенько на совещаниях, когда он осторожничал, будто бы опережая указания свыше, вольнодумцы из числа приглашённых многозначительно поглядывали на макет яхты с изящным флюгером, красовавшийся в его кабинете… обсуждали недавно гостиницу с многолучевым планом, так Влади огорошил предложением отсечь шестой луч, да ещё большим пальцем ткнул в потолок. – Не дразните гусей, меняйте схему, а то там, наверху, примут за могендовид.