Приключения сомнамбулы. Том 1
Шрифт:
В носу опять защипало-защекотало – что же ещё останется? Акварели – точнее: акварель, тушь – от Бакста? Так, буль не в счёт. Тогда комод, буфет с канделябром, которые вывезут в комиссионку? А взгляды, улыбки, слёзы… прыжки, вращения? Всё – в пух и прах? Да, куда подевались Сонечкины прыжки-полёты, волшебные позы Иды?
И вдруг он похолодел, опознавая в Анне Витольдовне персонаж, коим в угоду неведомым ему пока, словно существующим до времени где-то независимо от него сюжету, композиции он будет волен распоряжаться, – хрупкую жизнь зацепит кончик пера и, если – не дай бог – что-то стрясётся с ней, сколько других жизней, заселяющих её память,
И, пожалуй, не на тёмной, хоть глаз выколи, лестнице, по которой он опасливо спускался через минуту с подаренным рулоном подмышкой, ещё в прихожей поплыло под бередящий мотивчик вагонное окно с застывшим, как восковая фигура, дядей.
И всё-таки дверь захлопнулась.
Нащупал прохладный пластмассовый поручень.
Не всплыви ни с того, ни сего картинки из разных лет, он и не помышлял бы… да, прошлое – вампир, точно заметила. А связи, – бормотал он, – поверхностные ли, глубинные не дано отрубить, не рубанув по живому. И любой сочинитель эти связи, случайно и мельком обозначенные вроде бы жизненным сплетением судеб, затем передумывает по-своему усмотрению, выдумывает наново, всё явственней ощущая, что вне его фантазий они отсутствуют – мир излучает аритмичные импульсы, травмирует сознание, оно, сознание, неутомимо расширяя представления о мире, сотворяет свои миры. И опять суеверный трепет, опять, как в детстве, как в юности, замирает сердце – тайна рядышком, стоит протянуть руку и коснёшься её…какая она, тайна? Колючая? Шелковистая, как девичья грудь? Сколько нитей, перевязанных друг с другом имён… И что с того? А то хотя бы, что уже не до растрескавшихся конструкций мироздания, строгих законов всемирной неразберихи! – Гулливер догадывался, что ещё в сладком утробном сне был по рукам-ногам опутан невидимками-лилипутами; чуя фатальную зависимость от тонюсеньких, но сверхпрочных, не рвущихся ни в какую пут, холодея от причастности к хитросплетениям придуманных и подлинных судеб, чуть не ступил в лужу свежей блевотины.
Метнулась, взлетела по ступеням, обдав перегаром, тень с мусорным ведром. Вцепившемуся в перила Соснину мигом опостылела извечная избранность сочинительства; самозабвенно раскалываясь, дублируя осколки в дробности персонажей, человек-пишущий нет-нет, да ловится на том, что и сам-то он дубликат, подчас неловкий и бестолковый, что своей подопытной и – для самого себя – поднадзорной жизнью, он, сколько не оригинальничай, не возносись, лишь пересказывает чужие жизни, впутываясь в чудовищный плагиат природы, культуры, пока последний вздох, стон не освободит из паутины угроз и соблазнов, которую плетёт мысль.
Фу-у, чёрт! – жадно вдохнул сырой воздух, ещё, ещё, – фу-у, чёрт, так и не узнал сюжет романтической истории: почему помолвка не привела к свадьбе?
Но не возвращаться же, пути не будет.
Обернулся – верхушка башни, словно обломалась, тонула в тумане. Ладно, в другой раз всё разузнает. Совпадений, подробностей и так набралось с три короба, а новелла всё ещё нелепа,
В пустынной мутной перспективе обнадёживающе мигал трамвай.
Боясь поскользнуться, припустил трусцой к остановке.
Какая там новелла!
Все побочные мыслишки наутро вылетели из головы, еле успел к началу заседания, чтобы вручить Фофанову обмеры на бланке, табличку с характеристиками трещины; листки Соснина легли в стопку бумажек, которая уже лежала на столе, последними, сверху. Фаддеевский с Блюмингом полюбопытствовали, глянув через фофановское плечо на поведение трещины, которое запечатлел Соснин.
В глазах Блюминга застыл ужас.
А Фаддеевский не удержался от комментария. – К-когда Р-р-ренат С-самсонович п-п-п-п-позвонил, к-казалось, ч-что он опасность п-п-п-реувеличивает, п-потом, н-на об-б-бследовании, я д-д-думал, что м-мои ад-д-дреса с-с-с-самые з-запущенные, а т-тут т-т-того х-хуже… И к-как люди т-т-терпят т-такое? Т-т-т-тут в-в-всем п-помозговать п-п-придётся, чтоб-б-бы от об-б-б-брушения у-у-удержать!
– Если на шестом этаже такая картина, что же должно быть на нижних? – на Соснина вопросительно глянул Блюминг.
– Там сплошь отчаянные пьющие люди проживают, и выше и ниже, они обрушения не боятся.
Влади что-то быстро строчил, прислушивался.
Фофанов шумно и горячо дышал, для вида шуршал бумагами, проставляя галочки в списке обследованных адресов, – сгорал от загадочного нетерпения, но молчал, не смел опережать шефа.
Тут Филозов резко подтянул к себе обмерные донесения, бегло пролистал, вскипел.
– Доигрались! Ничего Ренат Самсонович не преувеличил – всё наперекосяк! А Лапышков опять опаздывает, с полными штанами совсем неподъёмным стал? И вдруг мирно вполне, хотя и сардонически кривя рот, добавил. – Вот, Салзанов в новом качестве сразу верхом уселся и погоняет – никаких, командует, отселений-переселений, без паники готовиться к юбилею. И денег на усиление не требовать – по-быстрому замазать-подмазать, но чтобы никто не пострадал, никто!
Завыл зуммер.
Да, Фофанов уже знал новость, горячо зашептал, что Салзанова перебросили в Смольный заведующим строительного отдела, едва сел в новое высокое кресло, Филозову пригрозил партбилет отнять, если кого-то прихлопнет в домах-угрозах.
Соснин поднял глаза на эффектный подрамник над столом Влади: воистину доигрался! Играл со стилем, а пародирование вывернулось в натуральное издевательство – башня на перспективе, сокращаясь кверху, уносясь в небеса, падала. Предвидение, которого никто не заметил!
– Смотрите мне, чтобы никто из жильцов не пострадал, никто! Головой отвечаете! И на чудо не надейтесь – не пронесёт! Влади положил трубку.
И сразу снова взвыл зуммер, замигала лампочка.
Тут и Лада Ефремовна выложила документы на стол.
– Не боюсь я Госстроевских чинуш, и прожектёрам-подражателям не стану таскать из огня каштаны! Нам панорамный силуэт, срисованный с Манхеттена, не к историческому лицу, мы вообще этажность будем снижать для прочностной надёжности. Когда увидят, гарантирую, будут кипятком писать!
Лада Ефремовна молча пододвинула документы.
– Это я-то затягиваю обсуждение морского фасада? Гнусные измышления! – мы даже стулья расставили. Заждались с мытыми шеями, неподъёмный макет взад-вперёд таскали, а он нечаянно, как любовь, нагрянул. Нет, не захотел смотреть, спешил. Ха-ха-ха, наново нам шеи намылил и укатил!
Прижав трубку к уху плечом, Влади размашисто подписывал документы. – Нет, я сам зампреду Госстроя звякну, громче получится. А тебя по-дружески предупреждаю, со мною номер не выгорел, так теперь твоею задницей на ежа надумали сесть! – Влади выловил из кипы подписанную бумажку, толкнул, и она заскользила, заскользила по полированной столешнице к Соснину.