Приключения тележки
Шрифт:
— Да бросьте вы их, Янчи! Ну что вам за дело до них? Спрячьте билеты! Берите же!
И тогда он достает свой бумажник, и бумажник выскальзывает из его пьяных, неловких рук и падает на пол, да так, что карточка Аги отлетает далеко в сторону.
Козак подхватывает фотокарточку и показывает ее всем:
— Вот она! Горняшечка! Ха-ха-ха! Пожалуйте!
Третья картина. У-ух! Самая мучительная!
Они вывалились во двор из задней двери корчмы. Он начал гоняться за Козаком и Вицишпаном по скользкому, припорошенному свежим снежком двору. Один раз даже растянулся во весь
— Что здесь происходит? Скачки? Кажется, уже говорено, чтоб ночью через заднюю дверь никого не выпускать, только на улицу! Вверху гвалт, внизу гвалт!..
Ну, потом-то все обошлось, Вицишпан обезоружил дворничиху подробным рассказом, а главное — упоминанием особы господина окружного начальника с его присными и билетов в кино. Но ужас, ужас! Вицишпан выложил при этом и про Аги!
И вот наконец он в своей берлоге. В стельку пьяный, но несмотря на это, встревоженный и полный недобрых предчувствий, валится он на кровать.
Скандал вокруг иллюстрированной газеты
В ярости и отчаянии Безимени охотней всего разорвал бы смял, разжевал и проглотил оба пропагандистских билетика' полученных от окружного начальника Кайлингера.
Крайняя необходимость найти выход и в то же время полная растерянность нарисовали перед ним поистине причудливую перспективу спасения.
Яношу пришла вдруг в голову мысль, что он должен немедля встать и отправиться в Пешт, в редакцию иллюстрированной газеты, причем рано утром, как велел фотограф, и еще до начала разноски газет раздобыть экземпляр, где изображен он вместе со своей тележкой.
Это, несомненно, приглушит скандал, бурю, какую может поднять Аги (да не только Аги, но и артистка и даже домохозяин) из-за того, что он выбалтывает интимные тайны перед нилашистами. этим наказанием и бичом всего дома!
Как представлял себе это Безимени? Аги, артистка, домохозяин, дрожа от любопытства и томясь жаждой сенсации, через головы друг друга разглядывают его фотографию с тележкой в иллюстрированной газете, которую он с торжеством им протягивает, и с тем уходит в забвение, теряет всякую значительность разболтанная ради билетов тайна.
Впопыхах кое-как одевшись и повесив на двери табличку: «Сейчас вернусь», Безимени ринулся из Буды в Пешт.
Редакцию он нашел сравнительно легко, припомнив, что половину фронтона величественного здания занимал яркий, многоцветный транспарант с огромными, в два человеческих роста, рисованными фигурами.
Фоторепортер еще не являлся в редакцию, и Безимени нужно было как-то убить целый час в ожидании его.
Однако он не пошел в корчму выпить привычный стакан фреча. При одной мысли о спиртном его передергивало от отвращения. Он предпочел слоняться по улице, всеми своими расслабленными членами вбирая зимний холод.
Наконец он вернулся в редакцию. Фоторепортер был уже там.
Он принял Безимени довольно дружелюбно. Обернувшись к печатавшей на машинке барышне, спросил:
— Рези, душенька!
Барышня вытащила из ящика стола новехонькую газету и протянула обивщику, но фотограф — само дружелюбие и любезность — пожелал собственноручно показать ему картинку.
Однако в эту минуту какой-то молодой сотрудник редакции, вылетев задом из обитых дверей кабинета главного редактора и потрясая длинными патлами, прокричал с воодушевлением:
— Фотографу немедля явиться к господину главному редактору!
— Подождите меня! Я сейчас, — бросил фотограф Яношу Безимени и поспешил к двери, дабы без промедления предстать перед ликом главного редактора.
Безимени терпеливо ждал, хотя уже нашел и хорошо разглядел фотографию своей тележки, собственную смеющуюся физиономию и весело ухмыляющихся завсегдатаев, высыпавших из корчмы.
Прошло несколько долгих минут, прежде чем фотограф появился в дверях кабинета. Но, увы, любезное и дружеское выражение исчезло с его лица. Теперь оно нервно, раздраженно подергивалось.
Увидев обивщика мебели, фотограф словно обезумел.
— Дождались? — заорал он. — Убирайтесь подобру-поздорову, болван! Из-за вас еще выволочку получать! И чего вы скалились там, перед тележкой?… Убирайтесь!
Бедный Безимени не мог прийти в себя от изумления. Чем он не угодил этому психу?
Но и в кабинете разразилась непонятная, неожиданная гроза — вправление мозгов, как именует это пештский блатной жаргон.
В дверях показался весь штаб газеты с метранпажем во главе, а позади всех, сотрясаемый яростью, семенил главный редактор и кричал, не помня себя:
— Именно так! Я ни в чем не могу на вас положиться! Тычетесь, словно кутята безмозглые! Позор!
— А в прошлый раз, прошу прощения, ты поднял точно такой же шум из-за того, что мы сделали какое-то замечание по твоей статье. Ума не приложу, как и держаться с тобой! — смело, спокойно отвечал метранпаж.
Главный редактор, словно жокей на скачках, управляющийся с несколькими лошадьми сразу, отчаянно жестикулировал и, выходя вслед за сотрудниками из кабинета, громко обличал их:
— А ведь это могло быть и по злому умыслу! Что стоило самим пробежать мою статью? Или показать фотографию мне? Но вы, вы погубили меня! Выставили на посмешище перед всем городом, перед страной! Показываю ухмыляющихся возчиков и называю это в статье рабским, принудительным тру. дом! Повторяю, это можно квалифицировать и как злой умысел!
— Я протестую! — возражал метранпаж.
Молодой длинноволосый сотрудник, который только что вызывал в кабинет фотографа, вдруг, словно придумав, как отвести в сторону, погасить гневную вспышку главного редактора указал ему на Безимени:
— Это он был! Вот этот ухмыляющийся тип!
— Ну, вы-то чего радуетесь, когда вас, как осла, в тележку впрягают? Черт бы вас побрал! Полоумный вы, что ли? Черт бы вас побрал!.. Хоть бы на глаза-то не лезли! Шагайте по своим делам!
Редакционный служитель ухватил Безимени за плечо и вытолкнул за дверь. Газету обивщик уронил. Ее вышвырнули за ним вслед в коридор вместе с шапкой.