Приключения тележки
Шрифт:
— Говорил же я! У парня не все дома! — проворчал Вицишпан. Ему давно уже стала поперек горла популярность обивщика, внимание собравшихся к его пьяным речам. И никто не смеялся над ним! Особенно невмоготу было Вицишпану видеть расположение Илонки к Янчи.
— Не бубните вы! — приструнила его корчмарка. — Пусть выговорится! Ну, рассказывайте дальше, Янчи!
— Да чего рассказывать? Больше и нет ничего, — уже в полудреме отозвался Безимени.
— А ногу где сломали? Помнится, вы говорили, будто в солдатах? Или не так? — полюбопытствовала Илонка.
— А, не-ет. Это еще когда я в учениках
— Да как же это? Как же? — спросило сразу несколько голосов.
— Я, говорю, тогда еще в учениках ходил. Но рослый был, уже и усы пробивались. Тогда как раз первую коммуну [11] объявили. Работал у нас подмастерье, рядом со мной он что котенок был, хилый, невидный. Но уже служил в Ленинском отряде, по провинции ездил, кто его знает, что он там делал… слухам-то верить негоже… Вздернули его потом в централке и косточки небось в котле выварили…
11
Имеется в виду Венгерская Советская Республика, провозглашенная 21 марта 1919 года и продержавшаяся четыре с половиной месяца.
— Ух ты! Еще окажется, чего доброго, что этот прохвост… — опять прервал обивщика Вицишпан.
— Не мешайте, брат! — прикрикнул на Вицишпана один из нилашистских вожаков.
— Да, да, — покивал Безимени. — Когда уже румыны были в Будапеште… или нет… как раз ушли они… как-то являются вдруг в мастерскую сыщик, два солдата с перьями на шапках [12] и офицер, бросаются к подмастерью — бац, бац! — исколошматили его и поволокли. А тут я вхожу с ведром воды. Меня тоже один солдат хвать за грудки. Я, конечно, отбиваться, брыкаться: «Чего вам от меня надо? Я ученик!» — «Ученик?» И ка-ак двинет меня прикладом по щиколотке. Я тут же свалился как подкошенный. Потащили они меня с собой, всю дорогу я на одной ноге прыгал. Продержали пять дней — подвесят и бьют, — покуда не выяснилось, что я и правда к действиям красных непричастен… Хозяин мой, тот просто сбежал. Дело стал вести я вместе с его женой… Но был я к тому времени уже инвалид, потому что не залечили мне перелом вовремя. Вот уж намучился!.. Но зато теперь — теперь мне куда как ясно, что такова была воля божья, его рука то была. Иначе бедовать бы мне сейчас на фронте!
12
Перья на киверах носили чины жандармерии.
Ого! В обществе нилашистов это заявление прозвучало как сигнал тревоги. Хвастать трусостью перед лицом войнопоклонников!
Корчмарка и ее дочь испуганно переглянулись.
Вицишпан поспешил использовать положение. Он выпрямился с подобающей случаю важностью и проговорил:
— Порядочное же ты дрянцо все-таки, коль не желаешь пострадать за родину свою! Вот и в партию его никак затянуть не можем. Никого знать не хочет, кроме дружков своих евреев… Вот так-то, брат. И пора сказать об этом прямо!
Бандитские физиономии нилашистских главарей слегка потемнели,
— Таких вот, как этот парень, надо оставить в покое, брат! Он, может быть, и такой и сякой и разэдакий, но про него не скажешь, что он камень держит за пазухой. Отведите его домой!
Безимени между тем сладко спал, сникнув на стуле, и даже начал похрапывать.
Этапы горького пробуждения
Словно часы, словно хорошо отрегулированный механизм, Безимени, даже отравленный алкоголем, проснулся, как всегда, в сумерках зимнего рассвета. И содрогнулся. Чувствовал он себя отвратительно.
В мозгу плыл мучительный дурман. Желудок, выщелоченный обильными и непривычными вечерними возлияниями, терзали спазмы. Только бы не вспоминать ничего, не знать, уйти в небытие! Естественное для утреннего похмелья состояние духа снова вдавило голову обивщика в подушку; сознание его угасало, погружалось в сон.
Вот-вот он отдастся блаженному беспамятству! Есть ли сейчас что-либо более желанное! Он будет спать, спать, по крайней мере скорей избавится от этой паскудной хвори.
«Больше никогда не стану пить! Больше никогда не стану так упиваться!» — твердил про себя Безимени.
И вдруг мощно чихнул, чихнул второй раз, третий, а потом еще пять раз подряд.
Глаза его между тем набрели на верстак и лежавшие на нем часы, карандаш, носовой платок; рядом с содержимым кармана он заметил вдруг свой бумажник и возле него два узеньких зеленых билетика в кино.
Обивщик мебели подскочил словно ужаленный. С ошалелым видом посидел на постели, потом сбросил ноги на пол да так и застыл, скорчившись и не отрывая тяжелого, мрачного взгляда от верстака;.иногда по его телу проходила дрожь, и он даже стонал от мучительного стыда — к нему возвращались, фантастически искаженные, картины минувшей ночи.
Первая картина. Он, верно, заснул в «Молодушке», потому что вдруг его начали грубо дергать и громко при этом хохотали. Он схватил Вицишпана за руку, так что у того затрещали кости, и Вици, дико взвыв, жахнул его чем-то по голове.
Вторая картина. Он уже очухался немного и видит: стоят перед ним хозяйка корчмы и ее красавица дочка — стоят, улыбаются ласково. Корчмарка протягивает ему эти самые билеты. И говорит:
— Поглядите-ка, Янчи! Вот эти два билета в кино мы получили на вашу долю от господина окружного начальника нилашистов. На замечательный немецкий фильм! Но ведь у вас, бедная вы головушка, насколько я знаю, и нет никого, чтоб пригласить в кино. Так что хватит вам и одного билетика.
А он на это, как идиот, как подлец, выболтал:
— А вот и есть! Есть у меня голубка милая, благослови ее бог! И с божьей помощью еще в этом году она станет женой мне!
Ух, с каким торжеством ржали два его собутыльника! И, гогоча, объяснили, пьяные скоты, корчмарке и ее дочери:
— Это ж Аги! Горничная артистки — вот кто его краля! Ах тихоня, ах жулик, ах хитрец! Затаился, а сам — бац! — и подбил курочку!
Тут он как вскочит да как заорет на Вицишпана:
— Ах ты!..
Но перед ним уже стоит милая, улыбающаяся Илонка.