Приключения Турткоза
Шрифт:
— Садитесь, Сулейман-бай! — пригласил старик, наливая в пиалу янтарного цвета чай. Бобо с ногами забрался на сури, принял чай, потом развязал свой ситцевый мешочек, высыпал на поднос, на котором стоял одинокий пузатый красный чайник, десятка два сушек, горстку леденцов.
— Угощайтесь, мулла. — Бобо с хрустом стал есть сушку.
Старец с изумлением наблюдал за тем, как он ест эти сушки, даже не размочив их в чае. Потом вдруг спросил:
— Сколько вам лет, Сулейман-бай?
Бобо некоторое время молчал, шевеля губами, точно вычислял про себя свой возраст.
— Кажется, уже за седьмой десяток перевалил. А что?
— Я много моложе вас, Сулейман-бай, — произнёс старец
Он широко раскрыл рот и приблизился вплотную к Сулейману-бобо. Тому волей-неволей пришлось заглянуть в рот собеседника. В нём было всего четыре сломанных, полусгнивших, жёлтых зуба.
— М-да, небогато, — сказал он удручённо. Потом улыбнулся в усы и добавил: — Если верно, что у человека тридцать два зуба, то все тридцать два у меня целёхоньки. И не помню, чтобы они когда-нибудь болели.
— Признайтесь, Сулейман-бай, вам, наверное, ведом какой-нибудь секрет, как беречь зубы? — заговорщицки придвинулся старец к бобо. — Почему ваш рот полон здоровых зубов, а у меня — всего четыре, и те больны?
Сулейман-ата пожал плечами:
— Не знаю. Но думаю, что с малолетства и за всю жизнь вы съели слишком много сладкого, может, и не одну арбу.
— Ну, было дело. А вы, вы разве не ели сладостей?
— Приходилось, как же иначе, мулла-ака? [4] Только сладостями, что доставались нам из вашего сада — кислыми яблоками и неспелым урюком не больно-то можно было испортить зубы.
4
А к а — брат, уважительное обращение к старшим.
Старичок опустил голову:
— На всё воля аллаха, Сулейман-бай. Такие были времена.
Наступило неловкое молчание. Сулейман-ата решил разрядить атмосферу:
— Да о чём говорить, что было — то быльём поросло. Ваш отец был богачом, а мы — дети «голопузых», как говорили тогда…
Помолчали.
Старец отпил из пиалы несколько глотков чая, потом сказал задумчиво:
— Конечно, мы с вами теперь, Сулейман-бай, не молодеем, а наоборот, стареем. С каждым днём годы всё больше и больше дают о себе знать. У меня, например, в последнее время сильно пошаливает желудок.
— Коли так, надо перейти на диету, — осторожно заметил Сулейман-бобо.
— Да какое там! — устало махнул рукой старец. — Каждый день по нескольку свадеб и не меньше похорон. Что на свадьбе? Сначала чай со сдобными лепёшками, самса, всякие сладости, фрукты. Потом — шурпа из парной баранины, за которой тут же следует плов на курдючном сале. На поминках тоже не хуже, чем на свадьбах. Вот и получается, что никак не удаётся пощадить желудок…
— У каждой палки два конца… — сказал Сулейман-бобо, с трудом скрывая усмешку.
Допив чай, бобо бросил на дастархан [5] двадцать копеек — стоимость двух чайников чая, поднялся с места и, попрощавшись со старцем, вышел на улицу. Мулла дождался, когда бобо свернёт за угол, потом воровато огляделся, ловко подцепил крючковатыми пальцами двадцатикопеечную монету со скатерти и поспешно опустил в нагрудный карман грязного чесучового пиджака. Они с Сулейманом-бобо выпили всего лишь один чайник чая, и за него уже было уплачено самим муллой. Так что теперь он, не сходя с места, заработал гривенник. Тоже дело!
5
Дастархан — скатерть, стол с яствами.
А
К полудню бобо дошёл до плотины, смотрителем которой он состоял при районном водном хозяйстве. Плотина эта, в пойме реки Сырдарьи, обеспечивала водой окрестные колхозы. Вода уходила отсюда по широким арыкам, выложенным железобетонными плитами. Плотину и арыки разделяли шлюзы с железными воротцами, открывать или закрывать которые имел право только один человек — Сулейман-бобо. Ключи от замков на шлюзах, надетые на верёвочку, дед всегда носил с собой, привязанными к поясному платку. Замки шлюзов были крепкие, фирменные, но старик всё равно трижды на дню проверял их — вода в Средней Азии на вес золота, особенно в дни полива хлопчатника. Сейчас с водой, конечно, не так трудно, как в былые времена, когда люди враждовали из-за неё, даже убивали друг друга. Но и сейчас нет-нет да сыщется человечек, готовый проехаться за чужой счёт: пропустит на свои поля больше воды, — значит, побыстрее справится с поливом, хлопчатник созреет раньше. Такому до соседних колхозов и дела нет, пусть, мол, выкручиваются сами, как знают. Дед таких не любил и наказывал их строго, гораздо строже, чем злостных браконьеров.
Замки все были в порядке. Бобо медленно обошёл всю плотину, внимательно разглядывая дамбу: не размыло ли где-нибудь, не поднялся ли уровень воды, хотя твёрдо знал, что никакие неожиданности его здесь не подстерегают. Ведь он вот уже пятьдесят лет работает на плотине и следит за ней, как за родным детищем. За всё время только раз случилась беда, да и то не по его вине: паводковые воды прорвали дамбу. Но даже это не принесло больших разрушений — благодаря деду. Он вовремя заметил опасность, оповестил окрестные кишлаки, которым грозило затопление. Поднялось всё население, приехали люди из района, и дамба была восстановлена прежде, чем разрушения достигли значительных размеров.
Закончив обход плотины, Сулейман-бобо приложил руку ко лбу козырьком и вгляделся в даль, где у самой серебряной полосы Сырдарьи синел густой сад. Из-за макушек деревьев виднелась белая, сверкающая под солнцем крыша. Крыша его дома. Дома, который построили его сыновья. Построить-то построили, а сами в нём почти не пожили: ушли на войну и не вернулись…
Дед медленно пошёл по тропинке, занятый невесёлыми думами. Нет, не для того выстроили такой большой и просторный дом, чтобы в нём доживали свой век одинокие отец и мать. Они хотели, чтобы дом был полон счастья, радости, достатка. Чтобы в нём звенели голоса внуков и правнуков… И старики мечтали о том же. Самим-то им вполне хватало их маленького домика, стоявшего у самой плотины. Односельчане называли этот дом «караулкой» — то ли потому, что в нём жил Сулейман-бобо, смотритель плотины, то ли потому, что в домике этом всегда светился огонёк и каждый путник находил в нём приют, тепло, небогатый, но сытный ужин, доброе слово. Когда детей не стало, бобо снёс домик, посадил сад на его месте, а сам переехал в дом сыновей, как он его называл. С тех пор в нём и живут старик со старухой. А сад, вот он как разросся: из-за пышных, густых крон яблонь, урючин, айвовых и персиковых деревьев неба не видать. А тополя — не обхватишь и верхушкой облака достают.