Приключения в приличном обществе
Шрифт:
– Господа! Гос-по-да!
– призывал к порядку Маргулис.
– Я по твоему уму понял, что ты - де Сад, - сказал фараон Фролов.
Как? Де Сад? Они приняли меня за совершенно другого маркиза! Не за того, за которого я сам себя принимал. Тысяча чертей! Diable! Мне только этого не хватало. К де Саду ни малейшей симпатии, ни самоидентификации с ним я не испытывал.
Я быстро припомнил, чем известен истории этот мерзкий маркиз. Основатель ордена садистов, получивший пожизненное? Кажется, сгнивший - в Бастилии? в сумасшедшем
Хотя: кем уж только мне не пришлось побывать. Я и сам уже почти позабыл свой подлинный внутренний облик. Де Сад? Досадно. Ну, что ж. Почему бы и не этот маргинальный маркиз, черт побери? Раз уж они сами приняли меня за него и едва ль не обожили. Я на всякий случай выпятил грудь, чтобы придать величие своему облику.
– Правда ли, что в Европе уже создан садизм? Мы, де-садовцы, искренне рады за них.
– Вы к нам по объявлению или по велению сердца пожаловали?
– Я, Людовик Приветливый...
– Вам, конечно, после Бастилии здесь рай?
– Мне имена ваши нравятся, а наипаче - Альфонс. Можно я дам его некоторым своим друзьям?
– Вы из скрытности или из скромности так долго пребывали инкогнито среди нас?
– Позвольте, это ваша вша.
– Никак нет-с. Ваша-с.
– Тише, господа! Давайте по очереди!
– перекрыл всех голос Маргулиса, но вопросы тут же отпали, едва установилась тишина.
– Что ж, раз в представлении маркиза надобности нет, то давайте представимся мы маркизу. Расскажите кто-нибудь о себе. Кто? Вы?
– Я - царь.
– Так...
– Я - раб.
– Это, конечно, легенды, - пояснил Маргулис.
– Я - бог.
– ... для конспирации, - продолжал он и ткнул пальцем в ближайшего.
– Я - червь!
– бодро вскочил тот и откашлялся.
– Я червь. В жопе живу. Жопа принадлежит кастелянше Наташке. Когда она ее чешет...
– Ах, заткнитесь немедленно!
– выкрикнул Вертер и покраснел.
– А что? Вполне приличная личина- червь.
– Да, господа, вы с этими словами поосторжней. Давайте-ка слово жопа больше не употреблять, - сказал Маргулис, вживаясь в роль цензора.
– Ну-ка, давайте вы, раз уж вы все равно слово взяли.
– Я - Германия. Столица меня - Берлин, - слабым голосом и с запинками сказал Вертер.
– Дер Вурм... Унд Фройлен... Ферлёймдунг... И соседняя со мной Азия.
– А я бы эту Германию...
– сказал кто-то.
– Попадись мне хоть пядь.
– Нет, женщина она, конечно, красивая, но сами поймите, что в жопе за жизнь.
– Я прошу вас это слово больше не упоминать! Я вас этого слова лишаю!
– Да, не любите вы Германию.
– Германию не любят все.
– Не знаю, не знаю. Я в ее жопу не вхож.
– Я - бог. Вот я, на облаке. Облако подо мной упругое, гладкое, словно по чьей-то жопе хожу.
– Я вас просил... Я категорически... Это слово...
– занервничал
– Не исключено, что эта жопа тоже Наташкина!
– Я вас лишаю...
– Сверху Наташка тоже красивая. Она мне оттуда и как женщина, и как жопа нравится!
– Нет, очень уж расперло пропорции.
– Нормальная. Склонная к полноте, а не половинчатости.
– Не жирно ль вам будет?
– Зато сытно.
– Нет, больно уж... Здесь нужен не Вертер, но вепрь. Кстати, как вам этот герой Германии, паразитирующий на наших интересах?
– Оставьте в покое Германию!
– Нох айнмаль: я, Людовик Приветливый, со всей приветливостью приветствую вас!
– Довольно!
– вскричал Маргулис и хлопнул о стол очень толстой книгой, которую ради конспирации держал в руках. Я успел разглядеть, что на обложке значилось: Идиот. 'Достоевский'. Очевидно, это была романизированная биография знаменитого писателя, написанная одним из его персонажей. Литературная мистификация, скорее всего. Ну как может неправдоподобная марионетка, эдакая, как князь Мышкин, воссоздать биографию автора? Это все равно, как если б Маргулис вздумал писать мою.
– Достаточно!
– Он вторично приложил книгой о край стола.
– Для первого знакомства довольно вполне, - подытожил он.
– У нас на повестке вопросов восемь висит. Поэтому плавно переходим к следующему, который гласит так: Как строить дальнейшие взаимоотношения с врачами? Доколе эти калекари будут вредотворить? Прошу оглашать претензии. Кто начнет? Вы?
– Он наобум ткнул пальцем перед собой.
– Валяйте.
– Терапевты к нам невнимательны, - сказал лысоватый мужчина, застигнутый врасплох, но, тем не менее, бойко.
– Смотрят на пациентов сквозь пальцы. Затягивают воспитательный процесс. Санитары медлительны. И в туалет бесконечная очередь.
– Психиатры психически неадекватны, - сухо констатировал следующий.
– Мудаки эти медики. Пенициллин прямо в пенис колют, если трипак. А давеча вырезали какую-то железу, считая, что щитовидная.
– Это ж страх, что они нам ширяют. Не успели вынуть иглу, а уж смотрю: это не медик, а черт.
– Врачи сами чихают. А нас и не лечат, а только врачуют слегка.
– Отказывают в выздоровлении.
– Рукоприкладствуют. То санитар ударит по голове, то айболит отфутболит. Такая жизнь наводит на грусть.
– То нельзя, это нельзя. Думать, дурак, и то не моги.
– Кормят нас, чем попало. Даже руки перед едой мыть неохота.
– За стоматологию стыдно, - сказал Кашапов, - а Наташка...
– Фельдшера невежливы и невежественны, хамят. Путают латентный и летальный, отчего возникают недоразумения.
– Медсестры дразнятся, пристают, щиплются пинцетами. А то и смеются прямо в лицо.
Претензии сыпались со всех сторон. Я едва успевал головой вертеть, чтоб хоть краем глаза взглянуть на кляузника. Впрочем, были не всё жалобы.