Приключения в приличном обществе
Шрифт:
Выдал я ему эти рублики.
– Вы уж позвольте ей ко мне приходить, - сказал лукавый слуга.
– Да и у вас уберется когда. Состирнет, - заметил он развевающиеся на легком ветру штаны.
– Что ж, пусть приходит, - согласился я.
– Так я пойду. Не будет дожидаться преставленник. Сейчас понесут. Вот у меня племянница тож. Замуж пора, а до сих пор под себя ходит.
Ну, что я говорил про взгляд? Случившаяся неопрятность, как я ни прятал концы, от него не ускользнула.
– Мне это пугало, Васильич, на нервы действует, - заговорил я о другом.
– Нельзя
– Зачем убирать, пусть стоит. Без статуй никак нельзя. Бывает, что и воры забираются ночью. За яблоками. Если нервы некрепкие - мигом с копыт долой. Давеча подобрал нескольких, - сказал он и ушел, свистнув своего пса.
А мы остались. Но не бездельничали. Я пытался ее разговорить, но кроме способности легко усваивать слова, да угадывать значение некоторых, ничего за душой у нее, похоже, не было. Никакой собственной информации в памяти не сохранилось. Ее невзрачный внутренний мир был передо мной, как на ладони. Ее прозрачные намерения угадывались с полудвиженья. Толковых версий по поводу внезапной амнезии в голову мне не приходило. Может, испугалась, влетев в кювет? Или это случилось с ней раньше, когда я досматривал свой сон?
Избавляться от нее мне уже не хотелось. Не будем вдаваться в причины того, почему я решил оставить при себе это сокровище. Сантименты имели место. Детей у меня не было. Это ребенок, впрочем, мне в сестры годился. Знаю точно, что дело было не в деньгах. Если б я ее сумму прикарманить решил, то первым делом от нее бы избавился, раз уж она напрочь забыла о ней. Нет. Я успел, наверное, за эти сутки привязаться к этому существу, стал привыкать. Кроме естественной симпатии еще и жалость была. Попадет в психушку - во что ее там превратят? Те же санитары.
Если явятся за деньгами ее преследователи - вернем. Посмеют обидеть - заступимся. Надо при первой же поездке в город (с визитами, кстати, откладывать не следовало) обзавестись хотя бы дробовиком.
Интересное совпаденьице. Хорошо организованная случайность? Мы оба, взяв курс на красивую жизнь, встретились на пустом перекрестке, где и машин-то не бывает почти. Оба почти с равными суммами денег очутились в одном городке. В одном доме. В этом саду. Гуляем, рвем лютики. Такие совпадения даже не настораживают. Таким случайностям в этом мире и места-то нет. А может, мы, поменяв имена, сменили и мир? Старый мир, в котором нам не было места, на тот, в котором таким, как мы, все время везет? Тем более отпускать ее от себя не следовало.
Ловкость движений теперь ей была присуща вполне. Живость эмоций, удивление и восторг по поводу любого проявления жизни живой: шелеста листьев, посвиста птиц, перемещения гусеницы или жука; божьей коровки, взлетающей с кончика пальца; пальцев в сладкой пыльце; многокрылых стрекоз. Васильки из травы строили глазки, ревнуя друг друга к разборчивой мохнатой пчеле. Небо, это синее зрелище, приводило нас в особый восторг. Круглые глаза познанья, распахнутые во все лицо. Даже жиголо вызывал ее симпатии.
Я не препятствовал ей ни в чем - пусть проявляет себя, как соизволится и соблаговолится. Только неумеренное употребление яблок
А деньги я надежно припрятал. Куда - не скажу.
Садовник вернулся затемно и с аппетитом отужинал. Вопреки собственному обычаю - в нашей столовой, остатками колбасы. Несмотря на скорбь, румянец его пылал. И странно от него попахивало. Как от дурного дела или беды.
– Покойный, чего таить, и при жизни прижимист был. Поминали окрошкой и киселем. А какое с киселя веселье? Да еще пареной репы был чугунок. Ну а из репы - какой пир?
Я предложил ему водки. Он сразу и с радостью отреагировал, хотя и без того выглядел навеселе. Сел на диван.
– Мы-то, чего таить, после киселя водкой все одно помянули. На бережку. Ребята-то, кто полегли, кто передрались. Один со зла вызвал милицию. Отвезли в участок. Хорошо, капитан оказался однофамилец, простил.
Фамилию садовника я, к стыду своему, запамятовал.
– Как фамилия капитана?
– спросил я.
– Так же, как и моя.
– Он помолчал, пока чесал себе бок.
– Тут всё больше Поручиковы да Гусаровы попадаются на каждом шагу. А вот Генераловых - ни одного. Была Майорова, да съехала в прошлом году. А еще - женщина тут одна есть. Сама-то Петрова или Пахомова, а дети все разные. Суседев, Приятелев, Колькин, Участковых, пара Блатных и даже Козлов, и только один - Мужев. Так и записаны, у кого метрики есть. Хотя фамилия - что? Фамилию и сменить можно.
– Он взялся чесать себе чресла.
– Музыки, - продолжал, отчесавшись, он, - и то никакой не было. А без музыки, сам понимаешь, какое веселье? Тебя-то, случай чего, как хоронить?
Я немного опешил, застигнутый вопросом врасплох. Я сказал, что вряд ли меня обрадуют пышные похороны.
– Да ты не бойся, упрячем, как следует.
Призадумаешься поневоле, что за друга нажил в его лице.
Я, заметив, что он поглядывает через мое плечо в открытую дверь столовой, обернулся. Варвара - я ее Варей назвал - неторопливо продефилировала по верхней площадке в туалет. Голая, к сожалению. Даже не прикрытая фиговым листом. Помня, что, идя в туалет, надо все с себя снять.
– Негоже ей в неглиже, - сказал садовник. Я промолчал.
– Негоже, говорю, ей так ходить, в одной натуре.
– Издержки молодежного воспитания, - сказал я.
– В столицах теперь многие так ходят.
– Неужто и мужики? Будь моя воля, я бы выбил из них помпадурь. Я бы восстановил в стране воспитание, которое было у нас. Я бы мундир ввел. Чтоб не фуфырились друг перед другом, - добавил он, глядя теперь уже в окно. Там, где-то над музеем Мотыгина, распустился-рассыпался фейерверк.
– Каждую ночь пускают.