Приключения в стране львов
Шрифт:
— Вы ничего не перепутали, месье Андре? — пролепетал добряк жандарм, в душе которого проснулись воспоминания о прошлом.
— Неужели я стал бы лгать вам? Единственное, чего она боялась, — это умереть, не помирившись с вами!
— Тогда ведите меня к ней, дорогой друг! Клянусь, даже в первом бою я волновался меньше!
Бреван улыбнулся, оперся на плечо Фрике и начал спускаться в нижние помещения яхты. Там он подошел к каюте, дверь в которую была приотворена.
Услышав шаги трех человек, хотя и приглушенные ковром, в коридор высунулся симпатичный юнга, дежуривший возле больной.
— Она спит? —
— Нет, месье, ее разбудил пушечный выстрел.
— Тогда войдем!.. — И Бреван первым шагнул за порог. — У меня для вас хорошие вести, мадам!
— Мой муж?..
— Он только что вернулся вместе с Фрике!
— Ах, месье, но где же он?!
— Минутку. Входите, дружище, входите, не будьте ребенком!
— Месье Андре, у меня ноги подкашиваются! — прошептал бывший жандарм, которого Андре почти силком втащил в каюту за руку, а Фрике подталкивал сзади.
Барбантон увидел свою жену. Она сидела на постели, опершись о гору подушек. Бледная, похудевшая, с глазами, блестевшими лихорадочным блеском… Больная, задыхаясь от волнения, протянула ему руку и разрыдалась.
Жандарму почудилось, что он прирос к полу. Старый солдат растерянно посмотрел на жену, взял ее за руку, громко кашлянул, желая скрыть смущение, и прослезился.
Полноте, да знакомо ли ему лицо этой женщины?! Его жестокое выражение смягчилось, взгляд перестал быть колючим, губы не кривились больше в ехидной усмешке.
Андре сказал правду о ее физическом преображении, но похоже было, что она преобразилась и внутренне.
Больная первой обрела дар речи.
— Ах, друг мой, — сказала она тихим, низким и ласковым голосом, — я уже не надеялась увидеться с вами! Страшная болезнь!.. Какое страдание, какая тоска в сердце!.. Поверьте мне, умереть без вашего прощения было бы ужасно! Я не ценила вас, мой бедный друг, была очень жестока и несправедлива к вам!.. Скажите, вы прощаете меня?
Барбантон, с покрасневшим носом и мокрыми глазами, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не разрыдаться, ожесточенно теребил свою бородку.
— Мадам!.. Мой друг!.. Мое дорогое дитя! Я… Я — старая скотина! Господи, я же вел себя с вами как жандарм… по-военному! Я не умел вести себя иначе! Кто мог научить меня хорошим манерам — канаки?! Вы ругали меня за солдафонские повадки — и правильно делали! Я тоже сначала не понимал вас, а потом… потом было уже поздно!
— Вы так добры, ведь вы же ни в чем не виноваты передо мной! Но если вам так кажется… что же, пускай! Я не буду вам противоречить!.. Вы же видите, я собираюсь начать новую жизнь… если только Бог оставит меня в живых!
— Но вы уже почти здоровы! Так сказал месье Андре!
— Желтая лихорадка иногда дает рецидивы… и в очень тяжелой форме! И еще. Я опять о болезни… Вы вернулись, и одна моя тревога сменилась другой! Лихорадка очень заразна… может, вам не стоит бывать у меня?
— Не тревожьтесь, мадам! — вмешался Андре. — Фрике и вашему мужу ровным счетом ничего не грозит, потому что они объездили самые нездоровые места побережья и, к счастью, не заболели. Это значит, что у них выработался иммунитет… Кроме того, я думаю, что благодаря многочисленным санитарным мерам эпидемия скоро прекратится. К тому же мы вот-вот покинем этот зараженный берег. Раскочегарим нашу топку и поплывем на юг. Свежий морской
— Иду, месье Андре!.. Но прежде мне хотелось бы отдать мадам один предмет, добытый мною при весьма странных обстоятельствах. Думаю, вы рады будете получить его.
И парижанин достал из кармана пресловутый медальон.
— Вот то, что я вынул из желудка змеи, имевшей в длину тридцать пять футов! Она проглотила эту безделушку вместе с укравшим ее у вас негром!.. Я даже не пытался открыть медальон, так что взгляните сами, на месте ли еще эта ценная бумага.
Горячо поблагодарив молодого человека, возвращающего надежду на богатство и счастье, мадам Барбантон открыла медальон дрожащими от лихорадки пальцами — и издала легкий возглас разочарования… Он был пуст!
Фрике и Андре вполголоса выругались от досады и удивления, а Барбантон остался почему-то совершенно безучастным.
— Ах, — тихо сказала больная, очень легко принявшая эту неприятность, — раз билет потерян, то нечего о нем и думать! Хотя жаль, конечно, потому что он принес бы нам целое состояние. Ну да ничего не поделаешь, дружок, придется нам с тобой и дальше усердно трудиться рука об руку.
— Решительно, Элоди, вы очень хорошая женщина, и эти слова тронули меня гораздо сильнее, чем вы можете себе представить!.. Да, мы, несомненно, будем счастливы и будем работать… если, конечно, захотим… ведь можно прожить и на ренту! Вот, возьмите… узнаете ли вы это?
Говоря так, Барбантон не спеша извлек из кармана изрядно потертый бумажник, с той же медлительностью вынул из него сложенную вчетверо бумагу и протянул ее жене.
— Как! Неужели билет?!
— Три ноля, две тысячи четыреста двадцать один! Номер моей метрики, как вам известно!
— Вот здорово! — воскликнул совершенно ошеломленный Фрике. — Как же это, жандарм?! Значит, билет был у вас, а вы мне даже ничего не сказали?!
— Извините меня, приятель, но я совсем позабыл о нем! Вот как он попал ко мне: едва лишь я встретился с Сунгуйей после моего бегства… чего уж там, будем называть вещи своими именами… как заметил у него ваш медальон. Мне это совсем не понравилось, и, будь я по-прежнему жандармом, я бы непременно посадил преступника в тюрьму… Однако не мог же я допустить, чтобы эта ценная вещь оставалась в грязных лапах подобной скотины?! Тогда я решил напоить Сунгуйю до потери сознания. Это пришлось ему по вкусу, и он немедленно произвел меня в генералы… Признаюсь без стыда, что я воспользовался его опьянением и вынул из медальона ценную бумагу… Но я сделал это с добрыми намерениями! Я собирался вернуть ее вам, дорогая Элоди, да еще вместе с моей доверенностью!
— Правда?!
— Честное слово! Когда мы приплыли во Фритаун, я собирался просить Фрике передать это вам, но потом заметил желтый флаг на мачте яхты и приспущенное национальное знамя и так разволновался, что позабыл обо всем! Зато теперь!.. Теперь я счастлив. Как же мне повезло!.. Мы с Элоди оба выиграли в этой лотерее: вы, моя дорогая, выиграли много денег, что вовсе неплохо, а я — добрую жену! И я куда богаче вас, мое сокровище! — галантно закончил свою речь бывший жандарм.